Об искусстве и жизни. Разговоры между делом

Я: Вас не шокирует, что я в таком виде? — а я босой, в драных рабочих штанах, на меня смотрят косо.

Она: Нет, вы же работаете.

Я: Ирина Александровна, давайте покажу, что мы натворили!

А у нас уже процентов на 80 было сделано. Дня через три выставка должна была открыться. Мы с ней пошли по выставке, и она только всплескивала руками — Какая хорошая выставка! И тут же — Юра, что вам не хватает?

Я говорю: Ирина Александровна, нам нужно 16 приборов, свет мы ставим сами, и черная стенка, отгораживающая свет стены от экрана.

Она: Так, что еще?

Через полчаса забегали, спрашивают, что еще надо, какие приборчики, как стеночку покрасить. … Раз она сказала! Но все сделали.

Мы устроили кинопоказ в одном зале, музейные нам говорили, что никто сидеть и смотреть не будет, и хотели одну банкеточку поставить, а мы настояли на большом количестве стульев, показ фильмов шел сеансами, но зал был всегда полон.

Прошел месяц. Антонова пишет бумагу — продолжить в связи с большим интересом публики, и выставка в результате три с лишним месяца была. Для меня это счастье. Мои коллеги говорили — как тебе удалось? А вот так! Вы что, думаете, у меня амбиции? Нет! Я хочу поменять отношение к мультипликации. Доказать, что мультипликация входит в совсем другой вид, чем тот, который ей определяют по картотеке кинематографа. Поэтому за выставку я очень благодарен Антоновой. Этого не должно было быть, но произошло. Ирина Александровна сама говорила, что выставка была одна из самых посещаемых, стояла очередь, даже мой друг Шура Ширвиндт стоял в общем порядке.

У нас с Ириной Александровной легкие, но насыщенные диалоги происходили всегда, было о чем поговорить. И это огромное счастье. Наши с ней разговоры об искусстве всегда схватывались случайно. Я звонил по какому-то делу, и «кстати» начинали разговаривать. Например, на выставке «Импрессионисты и передвижники», я поражался, как она свела все вместе, и как это очень умно было сделано. Действительно, можно говорить о некоторых русских художниках, которые сами не осознавая, уже прокапывали дорогу к импрессионизму. Причем в одиночку, как Серов в картине «Девочка с персиками». И, кроме того, неожиданные столкновения возникали, «бывают странные сближения», как писал Александр Сергеевич, и она их специально делала, как выяснилось из разговора. Я ей позвонил как-то по делу, а потом без паузы подклеил новый монтажный план и говорю:

— Ирина Александровна, какая выставка!

А она радовалась, как девочка: Вам понравилось! Правда?!

Я говорю, не то что понравилось, это гораздо больше! Это такое столкновение и на уровне искусства, философии, и на уровне объема жизни, и на уровне понимания, что такое живопись, как таковая. И говорю: слушайте, там у вас висит работа Крамского «Портрет Литовченко», а тут же рядом картина Эдуарда Мане. Она отвечает: да, я специально их повесила рядом.

Я: А ведь совсем не известно, кто из них держит пальму первенства.

Она согласилась со мной.

Я: А вы обратили внимание, как Крамской написал у Литовченко руку, в которой он держит сигару, он же ее написал, как китайские иероглиф, одним росчерком кисти, это высший пилотаж мастерства. Ты видишь, что он держит сигарету, но это сделано одним движением, как если бы он подписывал письмо.