Об искусстве и жизни. Разговоры между делом

В этом смысле я был безграмотен, но живопись сама за себя говорит. «Еврейское кладбище» Рейсдаля — я помню, как замер перед этой вещью, смотрел, потому что там настоящая драматургия — живописная и световая. Ее можно сравнить с Эль Греко «Гроза над Толедо». Пребывание Дрезденской галереи в Советском Союзе после войны имело бы колоссальное культурное значение для страны, и надо было так и сделать. И Антонова со мной согласилась.

Мне в жизни повезло с родителями, правда, у меня никого не было в роду, кто занимался бы искусством, разве что брат на скрипке. Папа музыку знал хорошо, слух у него был отменный, он свистел любую мелодию, а в живописи не отметился. Я стал ходить в Третьяковку лет с одиннадцати, наверное, как научился сам ездить туда. У нас на Шереметьевской, рядом с домом, 12-й автобус останавливался, он шел до Белорусского вокзала, а там прямая ветка до Новокузнецкой, и рядом уже Третьяковка. Я сам незаметно для себя выучил этот музей практически наизусть, поскольку туда ездил, наращивая свои знания, а Пушкинский я позже узнал. Первый раз это была выставка Дрезденской галереи в 1955 году, а потом я стал туда ходить уже часто. Многие выставки смотрел, а вот, вы спрашиваете, помню ли Тышлера, нет, его я как раз не видел. Я о нем узнал, когда вышла книга Михоэлса, в ней я впервые услышал это имя и увидел незнакомые мне работы, и просто влюбился в его театральную графику, наброски Михоэлса в роли короля Лира и Ричарда III. Среди рисунков был один трагический — «Михоэлс в гробу». У меня всегда в жизни одно цепляется за другое и открывает что-то третье.

Так и с Ириной Александровной. Она сразу стала называть меня Юра, и мы перешли на очень хорошие, доверительные отношения. Я ей просто звонил, поздравлял с днем рождения, но это были отношения большие, чем с человеком, который сделал твою выставку.

И последнее, что у меня было с Антоновой незадолго до ее перемещения в президенты. Я позвонил ее секретарю: «Ольга Сергеевна, узнайте у Ирины Александровны, мог ли бы я к ней буквально на 15 минут зайти и когда?». Она говорит: сейчас узнаю, вот Норштейн звонит и так далее, хорошо, такого-то числа в пять часов. Я пришел к пяти часам. А вы знаете, у Антоновой перед кабинетом Итальянский дворик, и там, возле декоративного фонтана сидели сотрудники с папочками к ней. Я тоже сел. Смотрю на часы, думаю, о, нескоро попаду, тут целый круг, вдруг открывается дверь — Ольга Сергеевна: «Юрий Борисович, вас же ждет Ирина Александровна! Вам же назначено к пяти!».

Речь шла о Лазаре Гадаеве. Его уже не было в живых, его сын Костя загорелся выставкой Лазаря в Музее личных коллекций. С Лазарем у нас были дружеские отношения, помню, как мы собирались в его мастерской, было много разговоров, и он показывал мне чашу, вырезанную руками его погибшего на фронте отца, и Лазарь берег эту чашу, как величайшую драгоценность. Я говорю Антоновой, что речь идет о Лазаре Гадаеве. Она отвечает: «Да, знаю его».

Я: Он недавно ушел, а была бы возможность сделать его небольшую выставку? У него есть цикл «16 остановок Христа». — И положил на стол каталог.

Ирина Александровна смотрит, смотрит, и вдруг подвигает телефон, набирает и спрашивает у кого-то там: «когда у нас свободный зал?». Сделали выставку!

С моей подачи Антонова сделала выставку моего друга Шавката Абдусаламова. Она не знала этого прекрасного художника, мы съездили к нему в мастерскую, она посмотрела работы и в результате два месяца ошеломляющей экспозиции евангельского цикла.

Я всегда Антонову называл герцогиня, или Гейнсборо. Потому что она очень напоминала легкость портретов Гейнсборо. Я ей написал на 90-летие:

«Дорогая Ирина Александровна!

Пишет Вам давний поклонник из Марьиной рощи, Юрий Норштейн.

Поздравляю Вас и со столетием музея, и с Вашим уникальным и обстоятельным Днем Рождения, с Вашим личным Новым годом, который на самом деле называется Эпоха.

… Меня восхищает Ваша отвага, Ваша энергия переживания в мысли, в чувстве, в изображении, Ваша бескомпромиссность в аргументах. Тот, кто не испытал чувства ответственности в одиночку, никогда не поймет, чего стоят те или иные решения. …

Сегодня все музеи мира смотрят на Вас, шлют свое восхищение Вами, и по направлению их взоров мы понимаем, в какой части Земли подлинная точка культурного перекрестка. Вот они, самые нужные дороги человечества, если оно провозглашает приоритет культуры в жизни Земли.

…желаю Вам, чтобы Ваши каблучки и далее постукивали по каменным плитам музея, и чтобы те камни, по которым ступила Ваша ножка (снова Пушкин), передавали бы, как по телеграфу, тем камням, которые в ожидании — ждите, идет, идет… шаги приближаются! И пусть шаги действительно приближаются, и по стуку каблучков коллектив будет угадывать, будет ли выволочка или веселый разговор. И пусть стены музея и живопись одушевятся в вашу честь торжественным караулом, передавая из уст в уста: идет, идет!..».

Поздравление Ирины Александровны с юбилеем от Юрия Норштейна, 2012. © Ю. Норштейн