Обертоны

называется «новое прочтение». Но все же: я и сегодня еще остаюсь под впечатлением того, какие можно

средства использовать для самозащиты! Я даже полагаю, что Караян, способный приходить в бешенство и

при этом не всегда стесняясь в выражениях, едва ли мог произнести в Вене: «Погорелич не умеет играть на

рояле». Может быть, его поколение было иначе воспитано, или он избегал высказываний, потому что они

были пустой тратой времени? Свидетельствовало ли его молчание о

186

хороших манерах, об уважении или презрении? Этого мы никогда не узнаем.

Как уже сказано, я все еще смеюсь. Но это печальный смех. Ибо моя история — о нежелании поиска и о

злоупотреблении музыкой во имя успеха. Это история о кокетстве артиста, а за таковое рано или поздно, с

пластинками или без, приходится расплачиваться потерей сущности. Независимо от числа проданных

пластинок. Не все ли равно, — несостоявшаяся запись или перекройка партитуры на свой лад: и то и другое, подобно банальному исполнению, свидетельствует о несостоявшемся диалоге. Что-то теряется навсегда, и

это что-то — звуки музыки. Онемевшую музыку неспособны вернуть к жизни даже громогласные

заклинания PR.

Классическая музыка

Из репродуктора в лондонском такси, в которое садится Миша Майский, гремит музыка. Опять неизбежные, очевидно, «Времена года». Миша пытается вежливо уговорить водителя сменить программу, и делает ему

при этом комплимент, — дескать, тот, наверное, любит классическую музыку. Таксист смотрит

обескураженно: что можно иметь против такой музыки? «Просто мне это слишком хорошо знакомо», —

отвечает Миша. «Вы хотите сказать, будто знаете, что играют?» «Конечно, знаю». «Ну и что же?» Майский

осторожно замечает: «Вивальди...» Таксист оборачивается с громким смехом: «No, no way», - ликует он, обгоняя очередной автомобиль, — «It's none of this stuff. It's Nigel Kennedy».*

Ничего подобного. Это Найджел Кеннеди. (англ.)

Buffone*

Три вечера подряд в Риме я играл концерт соль мажор Моцарта и скрипичный концерт Альбана Берга

вместе с Филармоническим оркестром Санта-Чечилия. Оркестр был явно очень утомлен, — большая часть

репетиционного времени оказалась потраченной на Берга. Моцарту же почти ничего не осталось, так что

артикуляция и общий настрой оставляли желать лучшего. Большого удовольствия сами выступления не

принесли; я был рад, что они позади. Удалось хотя бы попробовать сыграть «своего» Моцарта.

Через десять дней в Вене мы с Николаусом Харнонкуром собирались продолжить работу над моцартовским

циклом. Рим послужил для этого подготовкой, - я мог искать наилучших решений для предстоящей записи.

Вероятно, это усиливало разрыв между моим исполнением и тем, что рутинно играл оркестр.

* Шут (итал.)

189

Конфликту нельзя было отказать в своего рода концертности; ведь в самом понятии concertare заложено

соревнование; так что вряд ли стоило говорить о провале. Прежде всего при исполнении Альбана Берга, которому уделили много времени на репетициях, я чувствовал себя хорошо подготовленным; незадолго до

того я записал его скрипичный концерт вместе с Колином Дэвисом.

В Лондон я отправился со смешанными чувствами. Там меня застал телефонный звонок моего нового

приятеля, Стефано Мадзониса. Возбужденный Стефано непременно хотел выяснить, «почему дошло до

скандала». «Какого скандала?» — спросил я в изумлении. Ну как же, во всех газетах написано, что Уто Уги, известный итальянский скрипач, меня оскорбил. От Стефано я впервые услышал историю так, как ее

излагала пресса. Уги был на одном из моих концертов и кто-то из журналистов видел, как он ерзал на месте, не скрывая раздражения. В конце концов, Уги направился к сцене, поприветствовал концертмейстера и

выкрикнул довольно громко: «Buffone», — чем привлек к себе всеобщее внимание. Публика в партере не

могла не слышать его восклицания.

В моем сознании действительно промелькнуло нечто вроде «Бу!» во время выхода на поклоны во второй

день, но я был не уверен в этом. Кроме того, Уги мне был незнаком, так что история довольно быстро

забылась. Музыканту вообще не следует принимать доброжелательные или злорадные выкрики слишком

близко к сердцу. Но римляне и Уто Уги так вовсе не считали. Двумя днями позже в газете «Tempo»

появилась статья римского коллеги.

190

(Кстати, следует ли мне, скрипачу, называть коллегами всех, кто играет на скрипке?) В письме Уги ссылался

на музыкантов из Филармонического оркестра Санта-Чечилия, среди прочих на концертмейстера, с которым

у нас периодически возникали сильные разногласия, и на свою приятельницу, игравшую в том же оркестре.

Все вместе они выдвигали претензии к моей трактовке Моцарта и утверждали, что интерпретации, не

соответствующие традиции таких артистов как Энеску, Тибо, Аккардо и так далее, вплоть до Анны-Софии