Обертоны

Бернстайн, композитор и дирижер в одном лице. Тот, кто вступал в это энергетическое поле, никогда его не

забудет. Чувствуешь себя как бы заряженным и способным на действия, о которых прежде ты не решился

бы даже подумать. С Астором я никогда не был так внутренне связан, как с Ленни. Но даже на расстоянии я

чувствовал его силу. Сегодня, играя музыку Пиаццоллы, я стремлюсь проникнуться его духом, создать как

бы единое целое с композитором. При этом соединяются вместе два совершенно различных менталитета, два противоположных темперамента. Сегодня мне хорошо известны все его записи, — они в высшей

степени замечательны. Не-

229

вольно вступаешь в нечто вроде соревнования с ним самим. С Моцартом, Шубертом или Чайковским это

невозможно, — никто не знает, как они играли. История легендарной фигуры, такой как Никколо Паганини, дошла до нас, потому что почти двести лет исполнители неустанно подражали его искусству. И все равно

никто не знает, как в самом деле звучала его игра.

С Астором все иначе. Мы можем услышать его записи, убедиться в том, каких фантастических музыкантов

— в том числе и невероятно сильных скрипачей Антонио Агри и Фернандо Суареза Паса — ему удавалось

собрать. Вторгаться в мир Астора, не будучи с ним лично знакомым, по-своему — вызов, рискованное

предприятие. Да и мое балтийское происхождение вроде бы должно скорее стоять на пути менталитета

южных широт. (С тех пор, как Латвия снова независима, я могу с гордостью называть своей родиной ее, а не

Советский Союз. Но кому в Риге было дело до аргентинского танго?) И все же, хотя я всегда чувствовал

себя дома скорее в северных широтах, любопытство к иному, к противоположному было другой константой.

Полушария не так уж отличаются друг от друга, просто мы переживаем зиму и лето в разное время года.

Поездив по южной Аргентине, Патагонии и Огненной земле, я обнаружил, сколько красоты скрывается в

южной части мира, с юности знакомой лишь по Жюль Верну, как прекрасны ее масштаб, ее краски, ее

характер. По своей строгой простоте она не так уж отличается от северной. Земля круглая, да и танго звучит

повсюду. Танго, как очаг

230

страсти. Может быть, и в моих генах живет частичка его.

Традиция танго существовала перед Второй мировой войной. Я не русский и за русского себя не выдаю, но

у меня теснейшая связь с русской культурой — хотя бы потому, что я прожил пятнадцать лет в Москве и

(как недавно установил) уже в 1977 году с воодушевлением сыграл свое первое танго в «Concerto grosso I»

Альфреда Шнитке. Вероятно, есть в самом танго нечто такое, из-за чего эта музыка всегда была популярна и

в России. Сколько знаменитых мелодий танго обладают качествами, равными разве что народным песням

(назову лишь «Очи черные»). Вспоминаю об отце, игравшем до войны на саксофоне и руководившем

маленьким оркестриком; наверняка и в его репертуаре было множество танго. Когда Латвия еще была

независимой, его оркестр ездил на гастроли в Швейцарию. Все мое детство протекло под рассказы о далекой

загранице. После войны отец иногда выступал в кинотеатрах. Я никогда не присутствовал на этих

концертах, был слишком мал. Но уверен: танго имело отношение к нашей семейной традиции еще до того, как я услышал Астора. С другой стороны, меня огорчает, когда Астора Пиаццоллу отождествляют

исключительно с танго, — не сомневаюсь в том, что масштаб его как музыканта гораздо больший.

В музыке Астора мне видится огромное игровое пространство, позволяющее выражать разнороднейшие

чувства в высшей степени изощренно и в то же время совершенно безыскусно. Пиаццолла был од-231

новременно мужествен, откровенен и бесхитростен. Чувства свои он не сдерживал и не подавлял, — ин-теллектуальные снобы не могут ему этого простить.

Пиаццолла был музыкантом с весьма высокими критериями, единственным в своем роде. Последовав совету

своей наставницы Нади Буланже, рекомендовавшей не становиться композитором «вообще», а хранить

верность наследству танго, он нашел себя. В наше время не так уж часто сталкиваешься с хорошей музыкой, которая действительно «доходит» до публики, до слушателя. Сочинения существуют как бы сами по себе, никак не взаимодействуя с окружающей средой. Некоторые из них обладают несомненной ценностью. Их

авторы трудились над ними на протяжении месяцев и даже лет. Но, боюсь, многие партитуры будут лежать

в ящиках письменных столов и в библиотеках: это произведения столь высоких интеллектуальных свойств, что они уже не могут дойти до сердца слушателя. «Порой композиторы, — как сказал немецкий автор

аргентинского происхождения Маурицио Кагель, — сочиняют их исключительно для композиторов».

Может быть, корни музыки Астора — в ее особенной простоте, при этом отнюдь не примитивной.