Обертоны

«Джиджи», — так он просил называть себя, — встретил меня с открытой душой. Завязавшийся разговор

вскоре отошел в сторону от Шарлотты (дружба с которой много значила для нас обоих), и принял — как все

последующие — совершенно алеаторический характер. Имена Тинторетто, Шнитке и Веберна, Флоренского, Тарковского и Горбачева появлялись и исчезали, сменяя друг друга. Мы говорили о политике, любви, религии, философии, об обертонах и тишине; и тем не менее, все это было вплетено в некую единую

тему — тему духовной ответственности художника перед миром. Невозможно было предсказать заранее, куда направится диалог после очередного виража. Однозначно было лишь одно — динамика поиска.

Теперь я жалею, что не вел записей. Однако в те времена сама мысль об этом противоречила бы духу

нашего взаимопонимания и атмосфере встреч. Все было слишком личным, слишком спонтанным, но, вместе

с тем, ко многому обязывающим. И конечно же, у меня было ощущение, будто у нас еще очень много

времени впереди. Мне и в голову не приходило обратить внимание на исподволь возникавшие тревожные

сигналы. Казалось, что отныне мы будем часто видеться друг с другом, и нашим беседам не будет конца.

Сегодня, когда Ноно нет, мне больно пытаться формулировать или даже просто выразить словами то

многое, чем он одарил меня. Как часто в партитурах, книгах, полотнах мастеров важным бывает не столько

то, что находит свое выражение в нотах, словах, красках, сколько то, что обнаруживается

237

между нотами, над строкой, вне рамок картин. Чтобы иметь возможность формулировать все это, я должен

был бы научиться говорить о вибрациях, ассоциациях, о перспективе и об интенсивности. Мне не хотелось

бы приписывать Ноно какие-то мистические свойства, но каждый, кто соприкасался с ним, ощущал его поле

(приходит в голову метафора магнитного поля, в котором действуют энергетические силы притяжения и

отталкивания). Он и сам был движим им, вступая — как казалось, непроизвольно — в контакты с

окружавшей его средой или с какой-нибудь идеей; эти контакты порождали в нем искры, блиставшие потом

в беседах, звуках, поступках.

В идеях Ноно отражался Космос других людей; Ноно вовлекал их в свою орбиту, а потом любовался ими.

Мне редко приходилось встречать человека, у которого художественная и человеческая энергия была бы в

столь малой степени сосредоточена на собственном Я и так сильно стремилась бы к области Духовной.

Джиджи часто бывал для меня непостижим. Так, постоянно критически исследуя то, что представлялось

очевидным, он всегда бывал готов тотчас же вновь подвергнуть сомнению только-только обретенную

истину.

Иногда Джиджи, как бы между прочим, повторял: «Was kommt, kommt — was nicht kommt, kommt nicht».

«Чему быть — тому быть, а чему не быть — того и не будет». Совсем недавно я обнаружил эту строку в

«Лестнице Иакова», произведении Арнольда Шёнберга. Преданно-покорные говорят: «Так принимают на

себя все, что наступает... да,

238

да... как должно быть, так и будет». Было ли высказывание Ноно парафразой этой строки?

Как цитату Ноно я знал эту фразу еще от Шарлотты. Его прямоту и откровенность, проявлявшуюся всегда и

во всем, можно было бы трактовать в духе фатализма, но мне видится в ней выражение мужества Джиджи, его решимость не давать себе поблажек даже у грани Небытия.

«Странник, пути нет, но идти надо». Эта надпись, увиденная Ноно в одном толедском монастыре, была ему

близка. Она могла бы быть обращена к нему самому. В движеньи, постигая путь как цель, можно было бы

приблизиться к Джиджи и попытаться что-то в нем понять. Ноно провоцировал других и сам поддавался на

провокации. Он, с таким упорством искавший совершенства форм и совершенства жизни, мог доводить себя

до отчаяния от того, что ему так редко приходилось встречаться с идеалом. Попытка воспринять чаяния и

устремления Ноно только с позиций реализма привела бы к осознанию того, что найти искомое

совершенство абсолютно нереально. Ищущему не обрести покоя. В тоске по покою Ноно, этот основатель

Беспокойства и его учредитель, обрел свой сизифов камень. Будучи человеком крайностей, он мог

приходить в ярость от столкновения с посредственностью. Тупость, упрямство нацеленного на

«правильное» человека или властей, могли довести его до взрыва.

Однажды Джиджи спросил: «Гидон, ты не пробовал хотя бы однажды сыграть в концерте что-нибудь

намеренно плохо, чтобы понять, до какой степени слабоумны поклонники, пришедшие к тебе с

изъявлениями восторга?!» В этом был Ноно. Таким

239

же был и великий испанский живописец (если верить книге Эфраима Кишона «Мягкая месть Пикассо»), презиравший пустые и лживые восторги «знатоков» и издевавшийся над ними. Противоречия вдохновляли

Джиджи. Все Севшее-на-мель, Завязшее, категорически Предопределенное — в мире звуков или в мире