Обертоны

концертами, были наивны, — политические хитросплетения вокруг виолончелиста были куда сложнее.

Прославленный музыкант к тому времени уже потерял советское гражданство, а публика — надежду

услышать своего любимца. Несправедливость разыгрывалась на глазах у всего мира. Русская эмигрантская

газета строго следовала политическим реалиям и формальной логике моего ответа. Само собой, мне и в

голову не приходило считать Ростроповича ответственным за действия партийных чиновников. Но прессе

трудно было поверить, что мое, Москвой не санкционированное, присутствие в Израиле не преследует

никаких политических целей, раз я возвращаюсь обратно в Советский Союз. Таким образом, смещенный

акцент — субъективно внесенный журналистом — привел к отчуждению, которое позднее повлекло за

собой напряженность отношений между виолончелистом и мною. У Ростроповича и, возможно, у некоторой

части русских читателей-эмигрантов создалось впечатление, будто я решил его поучать или, того хуже, исполняя чье-то поручение, вел политическую игру.

Если уж простой перевод оказывается так опасен, что говорить об изменениях, вносимых журналистом!

Иногда ситуация и в самом деле безнадежна. Стоит ли удивляться тому, что Д.Д.Шостакович — прежде чем

он наговорил тексты, послужившие основой книги Соломона Волкова «Завещание», — неохотно

разговаривал с прессой, а если уж шел на это, то давал ничего не значащие ответы, угодные советскому

режиму? С какой стати было ему отдавать себя в жертву легкомысленным представите-39

лям печати, думавшим лишь о заработке и готовым в погоне за сенсацией без малейших колебаний подвергнуть композитора огромной опасности? Его судьба и душевное состояние были им совершенно

безразличны. Шостакович оставался темой лишь пока его можно было продавать в качестве товара.

Какая, спрашивается, была польза известному дирижеру Серджиу Челибидаке от распространенной цитаты, что Герберт фон Караян — это «Coca-Cola»? Ведь и она была искажением, — минимальным, но решающим

сдвигом сказанного. Замечание Челибидаке относилось в данном случае вовсе не к искусству фон Караяна, а

к тому, что ловкие дельцы продают записи фон Караяна как кока-колу.

Имеют ли интервью смысл и когда следует их давать, — этот вопрос каждый должен решать сам для себя.

Радость они приносят редко.

Конечно, люди прессы не всегда несносны. Среди них — как и среди музыкальных критиков — есть не

только марионетки. Многие умеют чувствовать, имеют собственные идеи, искренне испытывают

восхищение и не торгуют своими (часто вполне справедливо негативными) убеждениями.

Назову Хильке Розенбум из «Stern», которая, получив задание редакции написать статью, путешествовала

вслед за мною. Она всегда оказывалась рядом, если появлялась возможность для разговора. Предпочитая

оставаться в стороне, она работала, наблюдая и проникаясь происходящим. Я думаю, мы испытывали друг к

другу уважение. Ее статью — в отличие от других — можно назвать достоверным творческим портретом.

По крайней мере, я узнал в

40

нем самого себя, хотя описанное все равно оставляло открытым вопрос - должны ли посторонние, в

особенности привыкшие к сенсациям и рекламе читатели иллюстрированных журналов - узнавать столько

обстоятельств из личной жизни артиста? В конце концов, все важное в нашей профессии передают звуки.

Художник - человек, чья жизнь нуждается в прикрытии, и поэтому он не должен терять права на

неприкосновенность.

Творческое начало подобно фотопленке. Дневной свет губит его. Опасность чрезмерной откровенности по

отношению к бесцеремонным наглецам всегда существует, - об этом свидетельствует замечательная книга

Арона Боденхаймера: «Непристойность вопрошания» (Die Obszönität des Fragens). Вот и теряешься, что

ответить журналисту, подобному тому, который допрашивал меня в Сингапуре: «Какую надпись вам

хотелось бы иметь на своей могиле?»

Маэстро П.

Hесколько лет тому назад самый высокооплачиваемый певец в мире, Луччиано Паваротти вышел на сцену

перед репетицией в нью-йоркской City Opera. После первых попыток распеться — М-м, О-о, А-а-а — он

внятно для всех присутствующих, обращаясь к самому себе, точнее к своему голосу, проурчал: «Золото!..»

Забавный эпизод. В мире певцов явно существуют такие же соотношения ценностей, как и на бирже. В

любом случае, «валюта» должна стимулировать обороты. Только тогда с ней можно делать выгодные,

«большие дела». Самооценка и честолюбие участников, будь то владелец голосовых связок или их

распорядители, возрастают с ростом банковского счета.

Известный дирижер сказал мне однажды, что Паваротти нанес итальянской опере — в ее понимании

американской публикой — такой ущерб, который удастся преодолеть разве что лет через трид-42