Обещанье не пустяк

Но спроси кто-нибудь у Эш, что на них росло и какими красотами они отличались, вряд ли она ответила бы. Ибо гораздо больше этих самых красот ее волновали сейчас секреты проходов между участками, которые вынужденно открывали по дороге своим то ли гостям, то ли пленникам белки-провожатые.

И открыли в результате все, благо их и было-то немного, как оказалось, – всего два.

В металлические арки следовало входить, взявшись предварительно рукой за правую стойку, неважно на какой высоте, и тогда они выводили на соседний участок, а не бог весть куда. Возле прочих же проходов – любых, от калиток до простых дырок в ограде, – обязательно лежал какой-нибудь камень, на который требовалось наступить, чтобы попасть опять-таки куда надо.

План сада бы еще в руки – который вполне могли бы начертить летучие феи! – и лабиринт, считай, обезврежен…

Наверное, не мешало бы связаться с ними телепатически и предложить этим и заняться в первую очередь, отложив прочие дела. Вот только связь такого рода требует известного, довольно глубокого сосредоточения. А Эш сейчас не удавалось достичь абсолютно никакого.

Ибо еще больше, чем секреты ворот, ее волновало и интриговало поведение принца – чего она изо всех сил старалась ему не показать.

Он вдруг разговорился. Рта буквально не закрывал.

И как-то так на нее посматривал при этом… и как-то так бровями пошевеливал… и как-то так улыбался… и какие-то такие слова говорил – подозрительно смахивающие на комплименты… что в голову бедной влюбленной чародейке поневоле вскакивал то и дело совершенно дикий вопрос.

Уж не флиртует ли он с ней?!

За подобным легкомысленным занятием она никогда его не видела. Если не считать, конечно, последних суток… Даже на балах, где обоюдное кокетство – неотъемлемая часть ритуала, даже при нечастых встречах с невестой он сохранял обычный свой спокойно-сдержанный вид и разговоры вел, не выходя за рамки столь же ритуальной светской учтивости.

Так что же с ним вдруг произошло?

От Сони научился? И практикуется теперь в новообретенном уменье?!.. Нашел на ком, нечего сказать!

Нет… наверное, она и в самом деле устала. Переутомилась. Вот и мерещится что-то несусветное…

– Давно хотел спросить, – не умолкал тем временем принц, – почему ты всегда носишь черное? Насколько мне известно – а я специально это узнавал! – никакие правила не обязывают магов одеваться исключительно в этот цвет, и далеко не все они его носят, особенно молодые. Он тебе нравится? Или ты его ношению придаешь какой-то символический смысл?

– Конечно, – буркнула Эш. – Хочу, чтобы все издалека видели – вот ведьма идет, с глупыми вопросами к ней лучше не подходить…

– Мой вопрос кажется тебе глупым? – тут же прицепился он.

Она закусила губу, не в первый раз за время этого странного разговора.

– Нет, ваше высочество, – ответила. – Мне просто непонятно, почему вас вдруг так сильно заинтересовал цвет моей одежды. Узнавали специально?…

Он не в первый раз, в свою очередь, покосился на ее рваный подол.

– Хотелось бы когда-нибудь увидеть тебя в красивом платье, – сказал уклончиво. – В белом, например, или голубом. Думается, эти цвета тебе особенно пойдут – при твоих черных глазах и волосах и при твоей стройности…

– Худобе – скажите уж прямо, – проворчала Эш.

– Нет, худенькой как раз ты кажешься в черном. А в белом выглядела бы именно такой, какая ты есть, – изящной и очаровательной девушкой…

– Зачем мне это? – удивилась она.

– Я слышал, – вновь уклонился он от прямого ответа, – что чародеям также вовсе не запрещены чувства. И простые человеческие желания – завести семью, например, вырастить детей…

– Может быть, – уже в совершенной растерянности пробормотала Эш, – но я-то тут при чем?

Он вздохнул:

– Эх, был бы я помоложе, хотя бы лет на пять…

Повисла пауза, довольно многозначительная.

– И что? – не выдержала Эш.

– Возможно, я тогда рискнул бы объяснить тебе – что. Чего ты не хочешь понимать!

Тут наконец ее терпение лопнуло.

– Ваше высочество, – сказала она сердито, – я понимаю многое, и смысл ваших речей мне, в общем-то, ясен. Но неясна остается цель, с которой вы их ведете! Я, такая, какая есть – худая, хмурая, в черном, – видимо, оскорбляю ваш взор? И кажусь вам недостойной сопровождать вас? Но, помнится, вы уже сказали, что менять телохранителя не хотите. Стало быть, хотите, чтобы изменилась я? Оделась в белое и выглядела красоткой? Так к чему столько слов, когда достаточно приказать и любое ваше желание будет исполнено?… Кроме одного, пожалуй, – веселой я, как бы ни старалась, не стану!

– Почему? – спросил он. С таким видом, словно из всего сказанного не услышал ничего, кроме последней фразы.

Эш не ответила.

Снова закусила губу, до боли, пытаясь успокоиться и ругая себя мысленно на чем свет стоит. Только проболтаться и не хватало!

– Почему? – повторил он, более настойчиво. – Объясни мне, девочка, что может мешать радоваться жизни столь прелестному, молодому, разумному и вроде бы не имеющему никаких особых проблем – ни с близкими своими, ни со здоровьем – человеку, как ты? Чего я о тебе не знаю? Скажи, и, может быть, я смогу помочь!