«Обезглавить». Адольф Гитлер

«Так вот зачем вы пожаловали», — подумал Шафров и некоторое время смотрел на Старцева и Новосельцева грустными глазами, будто сожалея о том, что они взяли на себя такую миссию. Он-то хорошо знал, что никто их на это не уполномочивал. Да и все ли русские люди в Брюсселе, а тем более в Бельгии, возмущены поступком Марины? Нет ли среди них тех, которые не сегодня, так завтра последуют за нею?

— Отмежеваться? — глухо спросил Шафров.

— Да, отмежеваться, — подтвердил поспешно Новосельцев и тут же уточнил. — Не только отмежеваться, но и осудить. Осудить, Александр Александрович.

Шафров устало закрыл глаза. Наступившую тишину никто не нарушал, понимая, что это должен сделать Шафров, а он медлил с ответом. Какое-то время спустя глаза его раскрылись, и на Старцева и Новосельцева обратился жесткий и тяжелый взгляд.

— А разве те эмигранты, которые торопятся отмежеваться от Марины, участвовали с нею в убийстве фашистского офицера? — спросил он и поморщился, ощутив, как вдруг тупой болью сжало сердце. Людмила Павловна хотела было придти ему на помощь, но Шафров отстранил ее, продолжил запальчиво: — Разве кто-то из эмигрантов причастен к убийству фашиста? Тогда назовите его фамилию, господа.

Он глубоко и судорожно дышал, справляясь с недугом, ожидая ответа. Не дождавшись, заключил:

— Марина действовала самостоятельно, одна. И я не могу взять в толк, о каком отмежевании эмиграции вы ведете речь? Не понимаю!

— Ваша дочь бросила тень на русскую эмиграцию, — ответил раздраженно Новосельцев, — и мы не можем допустить, чтобы в связи с этим немецкое командование рассматривало нас в Бельгии, как пятую колонну Кремля. Мы должны отмежеваться, — подчеркнул он и посмотрел на Старцева, прося поддержки.

— Видите ли в чем дело, Александр Александрович, — спокойно продолжил Старцев мысль Новосельцева. Он понимал, что резкий разговор не приведет к выполнению задания Нагеля и поэтому постарался смягчить его, — Видите ли в чем дело, — повторил он снова, растягивая слова, — мы не хотим ненужных жертв, пролития невинной крови русских людей, и поэтому осуждаем действия вашей дочери и заверяем немецкое командование в полной нашей лояльности. Об этом мы составили обращение к немецким властям, которое уже подписало несколько человек.

— Мы просим и вас поставить свою подпись под этим обращением. От этого оно только выиграет, — примиренно объяснил Новосельцев.

«Они хотят заставить меня осудить родную дочь», — подумал Шафров и ощутил, как от этой мысли что-то тяжелое стянуло грудь, беспощадно сдавило сердце и сознание начало оставлять его.

— Выпей, Саша, выпей, — услыхал он сквозь звон в ушах настойчивый голос жены. Он выпил лекарство и отрешенно смотрел на Старцева и Новосельцева, с трудом припоминая, на чем остановился их разговор, что должен ответить?

— Ваша дочь запятнала и вашу честь офицера русского военно-морского флота, — вкрадчиво напомнил Старцев Шафрову.

Напоминание о чести послужило тем толчком, который вернул Шафрову силы. Он выпрямился на подушках, почувствовав, как вновь гулко раздавались в груди удары притихшего было сердца.

— Позвольте, господа, — ответил он резко, — о моей чести побеспокоиться мне самому.

— Наконец, ваша подпись обезопасит и вас, — вставил Новосельцев, — Ведь не исключено, что…

— Дайте мне ваше обращение, — потребовал Шафров, не желая слушать Новосельцева.

— Прошу, Александр Александрович.

Старцев достал из внутреннего кармана пиджака вчетверо сложенный плотный лист бумаги с четко отпечатанным на пишущей машинке текстом, протянул Шафрову.

Прочитав обращение, Шафров недовольно сдвинул к переносице брови, прикрыл глаза нервно подергивавшимися веками. Многое он мог ожидать от Старцева и Новосельцева, но такого падения перед генералом Фолькенхаузеном, такого выражения верноподданнических чувств и славословия Гитлеру, такой клеветы на Марину и позорного осуждения ее поступка при всей его фантазии вообразить не смог. Душу его ломал, крушил гнев. Приоткрыв веки, он уничтожающим взглядом скользнул по настороженно-выжидательным лицам Старцева и Новосельцева, сказал с жестокой решимостью:

— Увольте, господа, но я своей подписи под этим, с позволения сказать, обращением, не поставлю.

— Почему? — требовательно спросил Старцев.

— Это… Это… — подбирал Шафров нужные слова, — Это документ человеческой подлости.

— Прошу осторожнее в выражениях, Александр Александрович, — вспылил Старцев. В его голосе послышалась угроза, но Шафрова было уже не испугать.

— Других слов у меня нет и быть не может, — отрезал он, до крайности возмущенный, — Вы, господа, клянетесь в верности фашистам! Тем самым фашистам, которые топчут грязными сапогами и нашу родную, Богом освященную землю, которые заливают ее кровью русских людей! Русских! — подчеркнул он, горячечно всматриваясь в пылавшие гневом лица Старцева и Новосельцева, — Понимаете ли вы, в какое положение ставите русского человека за рубежом? В положение союзника Гитлера!

— Господа, не достаточно ли? — попыталась остановить спор Людмила Павловна, — Александр Александрович тяжело болен и…