«Обезглавить». Адольф Гитлер

— Надо спасать Марину, Сашенька, — залилась слезами Людмила Павловна и, отзываясь на боль жены, где-то в глубине сознания Шафрова забилось, затрепетало сомнение — правильно ли он поступает? Быть может, действительно, свидание с дочерью принесет ей избавление от наказания, и прав окажется Старцев, с такой уверенностью обещающий освобождение Марины? Так как же быть? Сомнение с каждой минутой росло, давило на его отцовские чувства и он уже видел себя единственным виновником смерти дочери.

— От вас зависит все, Александр Александрович, — убеждал Старцев. От его взгляда не ускользнуло состояние болезненного колебания Шафрова, намечавшегося надлома воли, и он радовался, что выполнение задания Нагеля, кажется, начинало обретать зримые черты — надо только подтолкнуть Шафрова сделать хотя бы первый шаг по пути, уготовленному ему в гестапо.

В притихшей комнате беспощадно и жестоко прозвучали слова Старцева.

— Нельзя, Александр Александрович, становиться детоубийцей.

— Что? — неожиданно драматически вырвалось у Шафрова, — Детоубийца? Я — детоубийца?

Это страшное слово повисло в воздухе моментально притихшей квартиры. Гримаса ужаса исказила бледное лицо Шафрова и он, весь напряженный, будто ступивший на грань безумия, затравленным взглядом метался по застывшим лицам жены, Старцева, Новосельцева, словно искал у них подтверждения или опровержения мысли, навязанной генералом.

— Детоубийца! — прошептал он.

— Если вы пожелаете, то я обещаю организовать вам встречу с Мариной Александровной — выделил Шафров четкие слова Старцева в шуме и звоне, до адской боли распиравшими черепную коробку.

— Каким образом? — простонал он, — Она же в гестапо, в тюрьме.

— У меня есть связи, — поторопился уверить Старцев.

Шафрову показалось, что где-то рядом ударила ослепительная молния и в его мятущемся сознании высветлила незамутненную драматическими переживаниями частицу рассудка, которая в одно мгновение поставила все на свое место. «У Старцева связи в гестапо? — пронеслось в его голове, — Он прошел ко мне по заданию гестапо?» Пронзительным взглядом уставился он на генерала и со злой иронией спросил:

— У вас есть связи в гестапо?

Шафров видел, как от этого неожиданного вопроса растерянно заерзал в кресле Старцев, как по его матовой бледности лицу пошли красные пятна и, не давая ему опомниться, продолжил с такой же беспощадной жестокостью, с какой минуту назад сам генерал обвинял его в детоубийстве.

— Я давно подозревал, господин генерал, что у вас есть связи в гестапо. Благодарю за откровенность. Так что же вы по заданию гестапо и пришли ко мне?

— Это уж слишком, Александр Александрович, — попытался урезонить его Новосельцев.

— Саша, подумай, — взмолилась Людмила Павловна.

— Вы меня не так поняли, — растерянно оправдывался Старцев, понимая, что перестарался и провалил выполнение задания Нагеля.

Шафров перевел дух и уже спокойно, но с нажимом на каждом слове ответил:

— Я вас понял правильно. Людмила, — обратился он к жене, — будь добра, подай этим господам шляпы. Я устал. Он откинул голову на подушку и закрыл глаза.

* * *

В изнурительных допросах, изуверских пытках Марины в тюрьме Сент-Жиль неожиданно наступил перерыв, и заключенные, которых гестапо длительное время держало в застенках, на печальном опыте многих узников, сделали вывод, что дело Марины близится к концу и скоро состоится суд. Так тюремщики поступали со всеми, кому суждено было оставить мрачные камеры древней тюрьмы, получив смертельный приговор, срок или свободу. Заключенные не ошиблись. Марину действительно стали водить к врачу, делать перевязки, давать лекарства, улучшили питание. Сомнения не было — ее лечили, чтобы представить перед судом без пыток, в полном сознании, способной давать показания.

Силы постепенно возвращались к ней и, обретя ясность сознания и мышления, она с трудом верила, что окончился ужасный период ее пребывания в гестапо, где единственным и желанным избавлением от мучений казалась смерть.

Фашистские палачи пытали ее жестоко и беспощадно не только потому, что убила двух офицеров, была участницей движения Сопротивления, но и потому, что была русской. Доведенные до бешенства ее стойкостью, они мстили ей и за ее народ. «Мы выбьем из тебя русский дух», «Мы сломим твой русский характер», «Мы вытряхнем из тебя русскую душу», — эти угрозы запомнились ей на всю оставшуюся короткую жизнь. Не выбили, не сломили, не вытряхнули.

Сознание принадлежности к своему народу придавало ей силы, особенно в те критические минуты, когда ее доводили до отчаяния, до бредового состояния и когда закрадывалось сомнение в способности сопротивляться дальше. Она выстояла, но в то же время понимала, что смерти не миновать, надежды на лучший исход нет и быть не может.