Бог стоит за каждым проявлением реальности. Если бы не Промысл Божий, как пишет Ориген, «столь великое мировое дело бы распалось». Или, как указывал св. Августин, «если бы Бог лишил природу того внутреннего действия, которым Он ее поддерживает и производит, то она, как бы мгновенно угаснув, перестала бы существовать»[168]
. Без Бога окружающий мир вместе с нами самими исчез бы в никуда, как информация без носителя. В этой связи уместно процитировать бельгийского геолога и католического священника Анри Дорлодо: «подобно тому, как было бы абсурдно предполагать, что моя мысль может существовать, даже секунду, не рождаясь в настоящее время в моем разуме, точно так же, только еще более абсурдно, было бы предполагать, что есть на свете создание, существование которого в настоящем времени не является результатом деятельности Первоначального Существа»[169]. Так что Бог продолжает являться основанием бытия мира как до, так и после грехопадения. Более того, мир, изъеденный тлением и грехом, еще больше нуждается в промыслительном попечении Бога.10. Каким Бог сотворил мир?
Достаточно открыть «Беседы на Шестоднев» св. Василия Великого или любое другое святоотеческое сочинение этого жанра, чтобы прийти к выше озвученному выводу – мир, созданный за шесть дней, имеет мало общего со Вселенной, которую изучает современная наука. Не в том дело, что христианские авторы первых веков пользовались сведениями, устаревшими в наши дни. Речь идет о принципиально разной системе координат. Мир шестоднева дружелюбен по отношению к человеку и как бы скроен по его мерке, услужливо вращается вокруг своего хозяина. Он нисколько не напоминает бескрайнюю Вселенную современной науки с ее огромными холодными пространствами, враждебную людям и как бы только терпящую их присутствие до поры до времени, до первого удара крупного астероида.
Что представлял собой мир, сотворенный за шесть дней, до греховной катастрофы? Насколько сильно он отличается от мира, который предстает перед нашими органами чувств? В Книге Бытия практически ничего не сообщается на этот счет. То немногое, что можно там найти, может быть истолковано совершенно по-разному. Что означают упомянутые в Библии райский сад и древо жизни? Как надо понимать эпизод, когда Бог приводит к человеку животных, чтобы тот дал им имена? И надо ли вообще ломать голову над интерпретацией каждого такого образа, учитывая зависимость библейского текста от общего контекста эпохи? Понятно, почему для жителя знойной пустыни фруктовый сад, орошаемый полноводной рекой, – высший символ блаженства, а непереносимая жара – непременный атрибут ада. Возможно, если бы Бог решил сообщить Свое откровение кому-то другому (например, северным оленеводам), история сотворения мира была бы изложена в иных образах, хотя ее общий смысл остался бы тем же. Его-то и надо понять, не отвлекаясь на частности.
Святоотеческая традиция нашла выход из этого затруднения, обратившись к эсхатологии[170]
. Ключ к пониманию первых глав Книги Бытия она увидела в учении о «последних вещах». Да, Библия мало что говорит об изначальном состоянии мира и человека – но зато в ней можно найти достаточно недвусмысленные свидетельства, относящиеся к концу времен. Вряд ли взгляды Творца на идеальное устройство мироздания могут поменяться. Так почему бы не предположить, что мир, сотворенный Богом «хорошим весьма», был таким же, каким ему предстоит стать после победы над злом в конце времен? Если это так, то, созерцая обещанное нам будущее, мы приближаемся к пониманию утраченного совершенства.Когда Бог придет судить мир, мертвые воскреснут в нетленных телах, пишет апостол Павел, живущие также перейдут в иное состояние бытия: «не все мы умрем, но все изменимся» (1 Кор. 15: 51). Иисус Христос «уничиженное тело наше преобразит так, что оно будет сообразно славному телу Его» (Флп. 3: 21). Воскресшие праведники будут больше похожи на ангелов, которым не свойственны физиологические отправления нашей теперешней жизни: «в воскресении ни женятся, ни выходят замуж, но пребывают, как ангелы Божии на небесах» (Мф. 22: 30).