Облачный бык

Я бормотала и шагала, не останавливаясь. Соблазн сбежать рос, как на дрожжах. Если бы я сгоряча не дала слово, если бы я сама не пряталась под липовой фамилией, если бы мне не было жаль Винку, если бы она не подарила платье, если б прическу не сделала…

– Правда вернусь, – проскользнув в щель ворот, нехотя подтвердила я.

Холодок вздохнул, пролетел над оградой – и рассеялся. Вне усадьбы мир был такой обыкновенный, что показался плоским. Без особенных, глубоких теней, без двоения, кружащего голову… Жара стлалась над лугом, истомлённые мотыльки трепыхались в восходящих потоках цветками, сорванными со стеблей. Смирная лошадка щипала траву. Пацан лежал на мешковине, брошенной в тени повозки. Он глядел в небо, и его прозрачные глаза казались голубыми. Сегодняшний небесный оттенок смотрелся обыденнее вчерашнего, лунно-лимонного.

– Привет, – кивнула я.

– Сбегаешь? – сморщив нос, предположил пацан. Подмигнул, перевернулся на живот. – Ты хоть не орешь. А прошлый управляющий, по слухам, штаны обмочил. А в том году один поседел. Во как!

– Ясно. Ну, прости, я не устроила красивого представления. И не уеду. Пока что мне требуется повидать кое-кого. Твой дед жив?

– Очень даже жив. Амбары проверяет с самого утра. Небось дорвался до дальних, на станции. Он дотошный, папаше задает шуму похлеще привидения. А тебе он зачем?

– А!

Я спохватилась, бегом вернулась к воротам и просунулась по пояс в усадьбу. Спросила, когда родился сын. Выбралась в обычный мир и задала тот же вопрос, но уже про Петра Семеновича. Простейшая задачка сразу сошлась. Слишком легко… хотя, конечно, требовались подробности. На цвете глаз и волос, форме лица и прочем подобном доказательств не выстроить. Даже если учесть слова брата Винки, сказанные после смерти: думаю, он хлопнул той дверью. Или не хлопнул? Винка сказала – шел и делался мельче. Думать о подобном жутко. Я не умею рьяно молиться доброму боженьке из храма, но убеждена, что души долговечнее тел. Получается, не все? Ох, хорошо не знать лишнего, не видеть странного, не стоять на пороге… Хорошо ли? Раньше слепота и глухота казались мне благом. После истории с одержимым я засомневалась. А сейчас и вовсе передумала. Будь я как все, Винке не нашлось бы собеседницы.

Пацан довез до станции и убежал искать деда. Я устроилась за знакомым столиком, заказала чай у то же самой тетушки, поболтала с ней всласть о цветочной рассаде вообще и особенно – о черенках сортовых роз. Заодно выведала: старый мельник однолюб, его жена никак не могла родить, и всего-то сладился один сынок, Петр. Мальчика долго прятали, лет до пяти, потому что боялись людской зависти. Но – не уберегли! Вся семья мельника, все родичи дальние и побочные – здешнего вида, а парнишка сразу был непохожий, совсем белый, словно мукой обсыпанный. Яснее ясного: злая живка прокляла, вытянула цвет из волос, из кожи. Безвременная седина называется. И на детей его проклятие перешло, вон какое сильное оказалось…

Тетушка говорила охотно. Еще бы! В глуши все всех знают, даже очень занятной историей соседку не удивишь. А тут – свежий слушатель!

Я не приметила, когда явился старик Лукин. Глянула – а он стоит у двери, слушает нашу болтовню, повесив голову. Когда тётушка примолкла, потребовал чаю со смородиновым листом. Сел напротив меня, дождался, пока принесли чашки ему и внуку. Ревниво уточнил: из чьей муки выпечка, нравится ли помол?

– Как догадалась? – негромко спросил дед, едва тётушка удалилась, получив его приказ «идти отсель и не пороть бабью чушь».

– Я способна увидеть привидение. Еще успела с утра глянуть на портреты владельцев имения. Ну и мысль была сразу: с чего «Барвинок» отдали вашей семье?

– Петька-то по сю пору не скумекал, умник, – дед поморщился. – Уж я ввалил деньжат, чтобы чушь сделать правдою. Ну, злые живки, мучное проклятие, то да сё… бабий треп. Сам почти поверил. Как вдруг нате-ешьте, имение хомутом на шею наделося. А с ним в одной упряжи – привидение.

– Фамильное, – хмыкнула я.

– Что делать-то? Ты навроде не дурная на голову, так не тяни кота… н-да.

– Я поговорю с Винкой… ну, с привидением. Наверняка можно разрешить дело мирно. Она милая женщина, когда не кричит. Хотя знаете, господин Лукин, характер у вашего привидения не просто сложный, а вовсе уж взрывной, – пожаловалась я шепотом. Вздохнула и добавила: – А с виду и не сказать.

– Ты Петьку моего не видывала в черном гневе, – оживился старый. – Кого хошь зашибет. Да-а, кровь – не водица, тайна – не камень на дне. Сколько воды утекло, а прошлое всплыло. Ладно, жена оглохла, не узнает. А проче-всяко – пустая пыль.

– Деда, о чем вы шепчетесь? – внук поперхнулся чаем, наконец сложив в уме услышанное. – Это что, папа… и все мы тоже… и…

– Завсегда от столичного люда морока, – зыркнув на меня, сварливо приговорил дед. – Ох, беда, тут заныло, здесь отдает… и склады не проверю, Петьке на радость. Не до них теперь. А вы – вон, и чтоб духу вашего в Дубрави не было! Сам поговорю, с кем надобно.