Облачный бык

– Дитя, тебе жить надоело? – негромко осведомился палач. Потер ладони и демонстративно поправил перстень на указательном пальце правой руки. Крупный, оправленный в серебро черный камень. Для взгляда обычных людей – просто полированный, непрозрачный. Для тех, кто хоть раз переступал порог… Яков поморщился и отвел взгляд. Палач усмехнулся победно и продолжил: – По глазам вижу, ты подробно осведомлен о нас. Должен знать, с нами нельзя… безнаказанно. Если мой брат погибнет, кара явит себя.

– Какие «если», труп и есть труп, – сказал Яков негромко.

Прошел мимо тощего, похожего на сушеную цикаду, мерзавца. С отвращением изучил его ручки-прутики, сбоку глянул на мордочку – вроде хитинового жучьего рыльца. Удержал себя. Да, так и хочется смять это рыльце, чтобы весь череп – в крошево, и никаких разговоров! Кажется, намерение отразилось на лице: тощий настороженно прижался к спинке кресла, притих. Яков обошел стол, нагнулся к низкой лавке в углу, бережно обнял Лёлю, поднял, переместил к столу и помог сесть, облокотиться. Быстро провёл рукой по спине – кости целы, и даже ребра. А синяки… сойдут, не страшно.

– Только били? Ничем не поили? Не заставляли вдыхать? Не вынуждали глядеть в зеркало, не наматывали нитки на голову… или что-то подобное?

– Только били, – тихо подтвердила Лёля.

– Хорошо, – Яков подвинул от входной двери стул, еще хранящий тепло тела покойного бойца. Подобрал его пистолет, осмотрел глушитель, хмыкнул – довольно свежее изобретение, в армии о нем толком и не знают, в тайной полиции едва начали внедрять, а тут, пожалуйста, новейшая модель. Пистолет лег на стол, возле правой руки. Яков сел, сухо улыбнулся хитиновому уродцу. – Уточняю: для тебя хорошо, что ущерб исчерпывается синяками. Эта девочка – мой человек. Прямо скажу, мнение храма о твоей ценности мне безразлично. И перстеньком не свети, не впечатлишь.

Палач недоуменно изучил свою руку. Перстень он полагал абсолютной защитой – тем более от человека, знающего его смысл. В черном камне сокрыто безотказное проклятие, приготовленное по очень старому и тайному храмовому канону. Тот, кто отнял жизнь носителя перстня, не переживет новолуние. Это правило не имеет исключений, – полагал палач. Яков был бы с ним почти согласен… если бы подчинялся подобным правилам.

– Ты не в уме, дитя? – тихо спросил палач, и стало заметно, что покровительственный тон дается ему все сложнее.

– Все так говорят, и сам я давно перестал спорить. Значит, били… – Яков подпер подбородок кулаком, сразу откинулся на спинку стула и стал этот самый кулак рассматривать. – Зачем допрашивать девушку нарочито грубо? Ответ очевиден: подозревали, она нанята теми, кого нельзя трогать. Но, пока за ней не пришли, она ваша добыча. А когда придут… Я видел подобное. Реакция на укус пчелы, досадная непереносимость чая с травами или что-то столь же абсурдное. Дальше – ваши невинные рожи по ту сторону стола, мое бесполезное бешенство – по эту. И Лёлин труп в уголке… Ваш звонок вашим хозяевам, мой – моим. И сплошная бумажная канитель.

– Дитя…

– Более всего на свете я ненавижу плачей. Из всех мерзких сортов особо выделяю храмовых, – веско сообщил Яков.

Он чуть помолчал, выбирая надежный способ получить сведения и стравить злость. Усмехнулся, резко качнулся вперёд… основание ладони смяло хрящи носа, пальцы опасно надавили на глаза, но не ослепили палача. Очень короткий удар. Тощий не успел увидеть движение, и даже после его голова лишь слегка дернулась на хлипкой шейке. Зато впечатления… он мгновенно ослеп от удара и боли! Он ощутил запах своей крови и жуткую боль в глазах. Он потерял сознание на краткий миг и, очнувшись, зашелся визгом. Яков все это пронаблюдал, довольно щурясь. Злость иссякла. Стало легче говорить и думать.

– Ну, как ощущения? – поинтересовался Яков. – Ты уродовал людей много раз, но сам не испытывал похожего. Тебе нравилось бить. Сейчас тоже нравится, когда получаешь удар? Смешно… перстень против этого не помогает. Я могу превратить тебя в отбивную, и никакого проклятия. Да: носовые хрящи хорошо срастаются. Хорошо, но небыстро и болезненно. Если повторю удар, впечатления станут обширнее. И, знаешь… лицо тебе уже не соберут. Только харю или рожу. Нет, харю – это с третьего удара. Свиную харю. Чтобы люди знали с одного взгляда, кто ты есть на самом деле.

Яков встал, огляделся. Прошел через комнату, снял с крюка полотенце, вытер руки. Взял с полки графин и стакан. Наполнил, подал Лёле. Дождался, пока выпьет, протянул ей полотенце. Велел умыться, полил воды. Остатки поболтал на донышке, наблюдая мутный осадок… и опрокинул на макушку палача. Хмыкнул, медленно и отчётливо показал движение – как мог бы ударить графином по черепу.

– Хорошая штука – осколки. Впрочем, комната полна полезных предметов. Я даже не стану изучать твой гнилой набор… ты ведь принес набор? Киваешь. Сотрудничаешь и не умничаешь. Молодец. Сам же сказал, причем сразу: я не в уме. Зачем доводил меня своим паскудным «дитя»? Мне такая семья не требуется.