Прозвенел звонок. Я запихнула учебники в сумку и помчалась к велосипедному навесу, где мы договорились встретиться. В голове крутилась одна мысль: что, черт возьми, я делаю? Собираюсь домой к Максу.
Но не слышат. Потому что разговор между нами еле теплился. И тягомотный такой. Оно и понятно: Макс протрезвел, смелость, которая вела нас сквозь Ночь костров, растаяла без следа, и остались два школьника, робко топтавшихся под нудным дождиком. И никакого салюта.
– Чем ты вчера занимался? – спросила я, когда мы остановились на переходе и ждали «зеленого человечка».
– В футбол играл.
– Какой счет?
– Три – два в нашу пользу.
– Три – два в вашу пользу, – повторила я.
Появился «зеленый человечек».
– Ты чего? – удивился Макс.
А я помахала рукой. Привычка. Всегда так делаю, чтобы рассмешить Дот, здороваюсь с «зеленым человечком» – привет, привет! Будто он живой и у него такая работа на переходе.
– Да комар, понимаешь.
– Зима же.
– Ну, значит, скворец, – пошутила я, но Макс не понял.
Когда мы шли по садовой дорожке к его дому, я старательно обходила
– Ты войдешь или как? – позвал Макс, стаскивая куртку и вешая ее на крючок у входной двери.
Я вошла в холл, разноцветные спиральки Арона остались у меня на ладони. Кожа прям горела.
– Э-э… пить хочешь? Соку, там, апельсинового? – предложил Макс.
Я кивнула, а сама изо всех сил прислушивалась: есть кто в доме или нет. Дом молчал, только на кухне урчали батареи. Мы были одни. И на дороге возле дома было пусто.
– А где твоя мама? – спросила я, хотя думала не о ее машине.
– На работе, – отозвался Макс, наливая на кухне два стакана сока. Кухня крошечная – в углу стол, на подоконнике пара чахлых растений.
– А папа?
– Он с нами не живет.
– А, да, ты говорил. Прости, – это я добавила, потому что Макс помрачнел.
– Да ладно. И вообще плевать я хотел. – Он протянул мне стакан. – Он два года как ушел. Я уж привык.
Я залпом проглотила свой сок. Макс тоже, и мы разом поставили стаканы в раковину. Стаканы звякнули, на улице тявкнула собака.
– Это Моцарт. Дурацкое имя для собаки.
– Надо было назвать его Бахом, – усмехнулась я. Макс не ответил. Тогда я спросила, где у них туалет, хотя мне и не нужно было, к тому же я и так знала – где, еще с той вечеринки.
– Я покажу. – Он повел меня в ванную на втором этаже.
Там, в ванной, Макс смущенно хмыкнул. Я проследила за его взглядом – на стене рядом с толчком, где должен был висеть рулон туалетной бумаги, болталась пустая картонная втулка.
– Э… Я сейчас принесу.
– Не нужно, – отозвалась я. Макс удивленно поднял брови. Он же не догадывался, что я ничего не собираюсь делать на толчке.
– Точно?
– Да. То есть нет. Мне нужен рулон. – Брови Макса полезли еще выше. – Ну, не целый рулон. Один кусочек.
На тот случай, если Макс подслушивает, я коварно разыграла целое представление – спустила воду в унитазе, открыла кран в раковине. В мыльнице лежал обмылок размером с пятидесятипенсовую монетку. Арон, должно быть, мыл им руки. Я наклонилась, понюхала. Легкие наполнились запахом Арона. Я схватила обмылок и сунула в карман. Глупость, конечно. Но, знаешь, Стюарт, люди чего только не вытворяют. Взять хоть ту телепередачу, где они развешивают скрытые камеры в разных общественных местах. Так там одна тетка средних лет, разодетая в пух и прах, заходит в туалет шикарного ресторана, в ритме фокстрота устремляется к сушилке и со словами «О, Джонни!» замирает под ней. Типа она в фильме «Грязные танцы»17. А однажды мы с мамой приехали в Лондон на мюзикл – как раз незадолго до рождения Дот, – и маме захотелось пройти по той самой «зебре», где дорогу переходили Битлы. На анекдот похоже, да? А было на самом деле, точнее – на обложке альбома.