Облака перемен

— Дело не в том, сообщают мне инсайдерские сведения или нет, — мягко, словно успокаивая неразумного ребёнка, говорил Александр. — Допустим, сообщают. Допустим, они достаточно достоверны. Но всё-таки не на все сто. Их достоверность — примерно, скажем, девяносто пять процентов. Можно такие использовать? Конечно, можно. Девяносто пять процентов — весомая заявка на победу…

— Вот видите! — встрял Кондрашов с выражением «а я что говорил?!».

— Но остаётся ещё пять! — не уступил Александр. — Которые погружают нас в пучину вероятностного…

— Это в каком же смысле?

— В таком, что приступая к игре, вы можете быть уверены только в том, что вероятность выигрыша составляет девяносто пять процентов. Повторюсь: не сам выигрыш, а его вероятность. Хорошо ли это — девяносто пять процентов вероятности выигрыша? Как посмотреть. Возможно, это очень, просто баснословно хорошо.  Но когда игра окончится, ваш выигрыш вовсе не составит девяносто пять процентов от чего-нибудь. Равно как и проигрыш не будет равен оставшимся пяти. Нет. Вы или выиграете целиком то, на что замахнулись, — или проиграете всё, что поставили. Понимаете?

— Как не понять…

— Даже если бы достоверность инсайда составляла девяносто девять процентов… даже если бы она была девяносто девять целых и девяносто девять сотых процента!.. вы или выиграете — или проиграете всё. Обратите внимание: то же самое может произойти и в том случае, если достоверность составляет всего один жалкий процент, даже одну сотую процента. Вероятность меньше, но ведь она тоже может реализоваться! И если она реализуется, уже не имеет значения, с чего вы начинали. Понимаете?  Тут так: или — или.

— Те-те-те, — озабоченно сказал Кондрашов. — Вот вы как говорите-то… —  Он с сомнением покачал головой. — А я слышал, дело верное.

— Говорят много, мало кто в деталях разбирается.

— Вот! Именно! Я почему со всей душой?

— Василий Степанович, дорогой, честное слово, я тронут. Но поймите правильно: я никак, просто никак не могу взять у вас деньги.

— Да почему же?! — плачуще спросил Кондрашов. — Почему же не можете?  Я понимаю, если бы вы хотели много взять. Много я бы и не дал. Да ведь курочка по зёрнышку клюёт! Вы вот о процентах всё, о достоверности! Но ведь есть и другой процент! Я вам немножко ссужу, вы приложите к своим. Как наклюнется по вашим прикидкам выгодная операция, вы чохом всё и пустите. А когда получите, перед тем как мне отдать, отстегнёте от моих свой законный процентик! Чем плохо? Я же не просто так хочу на вас наживаться, а со всей душой! Со всем сердцем, так сказать, и открытостью! Честный процент, и вся недолга. Своих-то у вас не миллиарды, правда? Чем мои помешают?

Некоторое время я слушал, стоя в дверях, потом спросил:

— Так что, господа хорошие, чаи-то будете распивать? Закипает.

Теперь на меня взглянули оба.

На лице Василия Степановича было мучительное переживание утраты не дающегося в руки будущего.

Александр улыбнулся:

— Спасибо!.. Конечно, конечно! Мы уже закончили.

 

* * *

Что касается собственно «Облаков перемен», то всегда любопытно поразмышлять, откуда что берётся. Не оттуда ли? не отсюда ли? — приятно задавать самому себе никчёмные вопросы, ни на один из которых нельзя получить сколько-нибудь вразумительного ответа.

Из ниоткуда? То есть из небытия? Разве это возможно?

Тем не менее у меня было смутное ощущение (примерно такие оставляют по себе сны; кстати сказать, сны занимали тогда небывало значительное место), будто я прыгнул словно в воду, достиг некоторой глубины, что-то там схватил, тут же принялся по-лягушачьи сучить ногами, всплывая, и выбрался на твёрдое, оторопело глядя на то, что держал в руке.

Но что, что я держал в руке? Что это было? С чем я вернулся из своего погружения?

Я не находил ответа, поскольку всё это были метафоры. На чей-то взгляд впечатляющие, на другой — безвкусные, но в любом случае плохо приложимые к действительности.

А если без метафор, следует думать, что в тайных глубинах сознания шли тогда какие-то процессы, какие-то движения, какие-то течения…

И опять, опять уподобления — течения! движения!

Но что ещё придумать, если нет даже намёка, по которому можно было бы догадаться, как это происходит?..

Короче говоря, неуследимые течения струились, неслись, бушевали…

Когда же стихия успокоилась, на берегу остались… берег оказался усеян?.. берег был покрыт?..

Или как ещё?

Обломки прежних кораблекрушений? Бурые груды водорослей? Россыпи янтаря?..

Не знаю.

Но именно так валились на меня «Облака перемен».

 

* * *

Я писал необыкновенно быстро — по несколько десятков страниц в день.  Я не давал себе труда задумываться над тем, что именно выходит из-под моего, фигурально выражаясь, пера, — да у меня и не нашлось бы на это времени.

Между тем всегда прежде я был уверен, что главное — не допускать спешки.