Облако

– Между прочим, должен вам сказать, – произнес он, – что, как я выяснил на личном опыте, именно образ жизни отшельника является наиболее благоприятным для научных изысканий. Будучи обеспечен всем необходимым для поддержания физического существования заботами нашего бывшего государства, я поневоле посвящаю научным занятиям все имеющееся у меня время. Ничто не отвлекает – ни бессмысленные совещания, ни интернет с телевизором – конкурентно-солидарные убийцы времени, ни суета во имя денег, ни бессмысленное общение – если не считать, конечно, приблудных диггеров, которые забредают сюда раз в несколько месяцев. Что же касается обстоятельств, силой которых я здесь оказался, то все очень просто – лет пятнадцать назад, когда в прессе опять появились во множестве публикации относительно Абакумовского городка – слышали? ну разумеется – и руководство нашего института, воспользовавшись моментом, получило правительственный грант на исследование этой темы, я был командирован сюда для вящей ее научной разработки. Мои возражения, сводившиеся к тому, что я являюсь специалистом по истории восемнадцатого века, который фигурой Абакумова никоим образом не был украшен, не были приняты во внимание, так как на этот момент в нашем институте наблюдался острейший дефицит кадров, и всякий, кто занимался временами, отстоящими от двадцатого века менее чем на тысячу лет, уже неизбежно оказывался мобилизован для освещения конъюнктурно востребованных событий. А когда, добросовестно выполнив свою работу, я узнал об очередном сокращении штатов в родном институте и тогдашнее руководство комбината, с которым я ранее многократно общался, – Абакумовский городок, как-никак, размещался именно на территории комбината – предложило мне занять не слишком хлопотную и вполне материально меня удовлетворяющую должность представителя по связям с общественностью, то я охотно согласился. Специфика комбината, как вы понимаете, была такой, что связи с общественностью естественным образом были практически равными нулю – что полностью меня удовлетворяло, так как вследствие этого практически все свое время я мог уделять своим научным занятиям. Ну а восемь лет назад, после очевидно известных вам событий, мое перемещение сюда произошло практически естественным образом. Думаю, что с этого момента я могу считать свою жизнь полностью упорядоченной.

– Все собираюсь спросить, – сказал Вадим, – так над какой темой вы работаете? Чему, собственно, посвящен ваш труд?

Неуловимо посерьезнев, хозяин качнул головой.

– Мой труд посвящен истории русского военного искусства, – сказал он. – Вполне сознаю, что, в противоречие недавно мною сказанному, эта тема звучит несколько глобально и по определению должна считаться дилетантской, но некоторым извинением мне служит то, что история русского военного искусства в целом состоит из историй его во множестве отдельно взятых эпох, большинство которых было исследовано мной в предыдущие годы, в связи с чем труд носит несколько компилятивный характер – несмотря на цементирующие его общие принципы, но, так или иначе, задача это достаточно объемная, и в настоящий момент я нахожусь еще на полпути к ее завершению.

Вадим подумал.

– Не военная история России и не история русской армии, а именно история русского военного искусства – но ведь, насколько я понимаю, в каждую эпоху русские военачальники исповедовали примерно те же стратегические принципы и пользовались решениями из примерно того же инструментария тактических приемов, что и их зарубежные коллеги, – так что же в этой истории специфически русского?

Словно ожидая именно этого, хозяин усмехнулся.

– Вы сейчас воспроизводите слово в слово позицию рационалистического подхода к военной деятельности, с которой воевали всю свою жизнь такие выдающиеся русские военные мыслители, как Свечин и Керсновский. Но смею задать вам вопрос – если бы речь шла об истории русской живописи, тема сочинения, вероятно, не вызвала бы у вас сомнений?

– Разумеется нет.