Обман

В глазах моей адской козочки явное сомнение. Она тяжело дышит, и я не без удовольствия наблюдаю, как она пытается не позволять взгляду сползать ниже моей груди. Ладно тебе, Молька, ты же не девочка — теперь я это точно знаю. И мне, строго говоря, плевать, кто было до меня и в каком количестве. После нашего секса она забудет их имена и все, что было до меня. Мой коварный план прост и, к счастью, хорошо реализуем: я затрахаю ее до состояния «не могу жить без этого мужика». У меня есть масса примеров, когда женщины после первой же ночи прирастали ко мне намертво.

Когда в кровати полный порядок, все остальное — просто дело компромисса и привычки.

А Мольке, судя по тому, как она на меня действует, я буду прощать многое. Черт, я уже прощаю ей столько, сколько не терпел ни одну женщину. Страшная штука любовь.

— Сегодня, женишок, ты очень зря выгуливал Сеню, — фыркает Молька, и с победным кличем скрывается за левой дверью.

Я торжественно улыбаюсь, жду секунду — и под возмущенный аккомпанемент Мольки, переступаю порог.

— Ты лгун, — шипит она, отступая спиной к постели.

— Это была демонстрация моего ума, — подмигиваю я, тесня ее дальше к «полю боя». — Надоело слышать, какой я бестолковый, а одна ты — Эйнштейн.

— А трусы ты снял ради какой демонстрации?

— Это чтобы ты перестала избегать знакомства с Семеном, — посмеиваюсь я.

Молька закатывает глаза, а я бессовестно пользуюсь моментом, чтобы поймать ее за руку и подтащить к себе. С оглядкой на то, как недвусмысленно она звала меня на чай, огромные от страха глазища намекают, что моя адская козочка растеряла свою спесь, и лучше бы мне не стоять в чем мать родила так близко к ее коленям. Но уже поздно метаться — у меня встал. И Вера вздрагивает, когда я нарочно крепко вжимаюсь бедрами в ее живот.

— Червинский, ты в курсе, что это называется «насилие над личностью»? — бормочет Молька, но даже не пытается отодвинуться, когда я поднимаю — и ставлю ее себе на ступни, чтобы вот так, шаг в шаг, довести ее до кровати. — И что за такое тебе грозит криминальная ответственность…

— Женщина, — я рискую разжать руки, чтобы взяться за нижний край ее «моей» футболки, и потянуть вверх. — Ты можешь заткнуться хоть на пятнадцать минут?

— Почему на пятнадцать? — Молька послушно поднимает руки, давая ее раздеть.

И я с шумом втягиваю воздух через ноздри.

У нее роскошная грудь. Большая, полная, с коричневыми сосками, которые под моим взглядом становятся похожими на маленькие вишни. Моя фантазия точно хромает на обе ноги, потому что когда я валялся в постели в полном одиночестве, представляя Молькины прелести, все это было намного скромнее и бледнее.

Хорошо, что сначала я влюбился в ее невыносимый характер, потому что сейчас был бы уверен, что моя голова повернута на ее груди.

— Хорошо, можешь заткнуться на десять минут, — выдыхаю я, за голову притягивая Веру для поцелуя. — А потом тебе разрешается стонать, кричать и всячески тешить мое мужское эго бурной реакцией.

— Ну и самовлюбленная же ты зараза, Червинский, — сопит адская козочка, но первой набрасывается на мои губы.

Глава двадцать четвертая: Вера

Все-таки Червинский классно целуется.

И даже если отбросить тот факт, что минуту назад он самым наглым образом нарочно загнал меня в свою спальню, и лучшее, что я могу сделать в этой ситуации — как следует еще разок ему врезать, здравый смысл шепчет: «Проведи ему тест-драйв».

А почему бы и нет? Я за него замуж собралась, у меня кольцо на пальце, и мы уже взрослые люди. Ну и, конечно, эта феерическая упругая задница. И передница.

Я закрываю глаза, проглатывая попытку чертыхнуться, потому что именно сейчас Наташин сленг, которого я черте когда успела нахвататься, вообще некстати: если засмеюсь в такой момент, Марик, чего доброго, примет это на свой счет. А судя по тому, что я видела даже мельком, природа этого мужика снарядила за двоих.

У него потрясающие губы: жесткие, уверенные, грубоватые.

Я пытаюсь брыкаться, не терять голову и держать иронию при себе, но стоит Червинскому протолкнуть язык мне в рот, как все попытки превращаются в назойливое жужжание. Зачем сопротивляться такому мужику, Вера? Успокойся и получай удовольствие!

И все-таки, решающим становится не приятное покалывание его щетины и даже не то, как Червинский толкает меня спиной на кровать. Все решает его проклятая супер-красивая и гипер-сексуальная улыбка, когда он стоит надо мной в полный рост и проводит пальцем по своим влажным губам, слизывая то, что осталось от наших поцелуев.

— Ну что, Молька, мы сегодня занимаемся любовью? Или у нас сегодня секс? Или мы тупо трахаемся?

Я приподнимаюсь на локтях, разглядывая крепкий пресс и лаконичную дорожку волос вниз. Быстро поднимаю взгляд обратно к лицу Червинского. Зараза видит мое смущение и, нарочито трагично вздыхая, окидывает меня долгим довольным вздохом, прежде чем опуститься на колени перед кроватью. Проводит шершавыми ладонями по моим лодыжкам, вверх до колен. Я вздрагиваю, когда большие пальцы очерчивают чувствительную тонкую коду на сгибе, прикусываю губу и прошу:

— Выше.