Обманщик и его маскарад

– Сэр, – произнес он, усевшись на соседний трон рядом с клиентом (ибо на возвышении стояло три одинаковых стула, подобных тронам трех кельнских царей,[268] святых покровителей цирюльников). – Сэр, вы говорите о доверии к людям. Что ж, полагаю, я могу доверительно поделиться с вами, что если бы не это ремесло, которому я следую, слишком многое удерживало бы меня за кулисами.

– Кажется, я понимаю, – с печальным видом. – Почти то же самое мне приходилось слышать от людей иных профессий: от адвоката, от конгрессмена и от издателя, не говоря о других, каждый из которых, со странным меланхоличным тщеславием утверждал, будто его занятие является источником глубочайшей убежденности в том, что человек не может стать лучше, чем он есть. Если считать все эти свидетельства надежными, то их взаимное подтверждение вселяет некоторое беспокойство в душу добропорядочного обывателя. Но нет, нет… конечно же, все это ошибка и заблуждение.

– Верно сэр, – согласился брадобрей. – Совершенно верно.

– Рад это слышать, – просиял его клиент.

– Не так быстро, сэр, – сказал брадобрей. – Я согласен с вашей мыслью, что адвокат, конгрессмен и издатель в равной мере заблуждаются, но лишь в том, что каждый из них провозглашает свои особые способности как причину этого убеждения. Видите ли, сэр, правда в том, что каждое ремесло или занятие, которое приводит человека в соприкосновение с фактами, является дорогой к познанию этих фактов.

– Как это так?

– По моему мнению, сэр, – а за последние двадцать лет я время от времени возвращался к размышлению над этим вопросом, – тот, кто приходит к знанию человека, не остается в невежестве об этом человеке. Полагаю, это не слишком поспешное заключение, сэр?

– Цирюльник, вы говорите как оракул: очень смутно и непонятно.

– Что же, сэр, – с некоторым самодовольством. – Многие считают цирюльников оракулами, но я не согласен насчет неясностей.

– Но тогда скажите, пожалуйста, какое именно таинственное знание можно приобрести, занимаясь вашим ремеслом? Как уже упоминалось, я допускаю, что ваше ремесло, налагающее на вас необходимость хвататься за мужские носы во время работы, в этом отношении весьма неблагоприятно; тем не менее, хорошее воображение само по себе служит защитой от такой непреднамеренной провокации. Но я хочу знать, цирюльник, каким образом простая обработка человеческой внешности приводит вас к недоверию тому, что скрыто в глубине человеческих сердец?

– Что ж, сэр, если не сказать больше, можно ли постоянно иметь дело с макассаровым маслом, красителями для волос, косметикой, фальшивыми усами, париками и тупеями, и при этом сохранять веру в то, что люди именно такие, какими они кажутся? Как вы полагаете, сэр, о чем думает брадобрей, когда, благоразумно укрывшись за занавеской, он срезает тонкую мертвую щетину, а потом пускает ее по ветру, словно осенние листья? По сравнению с робкой застенчивостью за занавеской, с опасливой возможностью столкнуться с любопытным приятелем, – с какой жизнерадостной уверенностью и вызывающей гордостью человек выходит из цирюльни на улицу, воодушевленный новым обманом, а другие добрые люди, небритые и со вздыбленными волосами, жмутся к стене, уступая ему дорогу! Да, сэр: они могут говорить об истинной доблести, но мое ремесло учит тому, что истина порой бывает смиренной. Все только ложь и ложь, сэр, и бравые лжецы выглядят настоящими львами!

– Вы искажаете мораль, цирюльник, и это прискорбное искажение. Взгляните на это так: если скромный человек выйдет на улицу обнаженным, будет ли он сконфужен? Уведите его и оденьте, как положено: разве его уверенность не восстановится от этого? И в любом случае, есть ли тут, кого можно попрекнуть? Нет, цельная истина содержит в себе пропорциональную сумму своих частей. Лысина – это нагота, для которой парик служит одеждой. Ощущать неловкость при виде обнаженного тела и чувствовать себя удобно при осознании, что оно было одето, – эти чувства свидетельствуют об уважении к себе и к своим ближним. Что касается обмана, то с таким же успехом вы могли бы назвать обманом красивую крышу живописного замка, – ибо, как и красивый парик, это тоже всего лишь искусственное покрытие, украшающее владельца. Но я смутил вас, мой дорогой цирюльник; я ввел вас в замешательство.

– Прошу прощения, но я так не думаю, – отозвался цирюльник. – Человек не считает свою крышу или свое пальто частью себя, но лысый человек снимает чужие волосы, а не крышу над головой.

– Чужие волосы? Если он честно приобрел свои волосы, то закон защищает его собственность даже от притязаний той головы, на которой они росли раньше. Я отказываюсь вам верить, цирюльник; вы так говорите только ради шутки. Невозможно предполагать, что вы довольны постоянным общением с обманщиками, которых сами презираете.

– Ох, сэр, но я же должен на что-то жить.

– И вы полагаете, что можете заниматься этим ремеслом, не погрешив против совести? Выберите другую профессию.

– Это не особенно поможет, сэр.