Обманщик и его маскарад

– Значит, вы думаете, что все другие людские профессии и ремесла сводятся к тому же? Это чудовищно, – он поднял руку. – Невыразимо ужасно, если ремесло брадобрея может привести к подобным выводам. Цирюльник, – пламенно глядя на него, – мне представляется, что вы не столько неверующий, сколько заблуждающийся человек. Позвольте мне направить вас на верную стезю; позвольте восстановить ваше доверие к человеческой натуре теми же средствами, которые довели вас до недоверия к ней!

– Иными словами, сэр, вы рекомендуете мне ради эксперимента убрать это объявление, – брадобрей указал на вывеску своей кисточкой. – Но боже мой, пока я тут сижу и болтаю, вода уже кипит ключом!

С этими словами и с довольным, озорным выражением на лице, какое можно видеть у некоторых людей, когда они думают, что их маленькая хитрость вполне удалась, он поспешил к медному чайнику и вскоре над его чашкой поднялась шапка белой пены, как над кружкой свежего эля.

Между тем, его собеседник был готов к продолжению дискуссии, но хитроумный брадобрей так сноровисто поработал кисточкой, покрыв его щеки густым слоем пены, что его лицо стало похожим на гребень бурной волны, и было столь же тщетно взывать через него, как тонущему священнику напрасно звать на помощь своих грешных товарищей, стеснившихся на спасательном плоту. Ему не оставалось ничего иного, как держать рот закрытым. Несомненно, этот перерыв не прервал его размышлений, так как после удаления следов бритья космополит встал, сполоснул руки и лицо, чтобы освежиться, и, приведя свою одежду в относительный порядок, наконец обратился к брадобрею в совсем иной манере чем прежде. Трудно было точно определить, каковы была эта манера; достаточно намекнуть, что в ней имелось нечто колдовское. Эта новая манера была исполнена благодушия, свойственного определенным существам в природе (сказочным или подлинным), которые обретают власть над другим существом в силу своего взгляда, несмотря на явное нежелание или даже энергичный протест со стороны жертвы. С такой манерой трудно было поспорить, ибо в конце концов все аргументы и возражения оказывались тщетными, и брадобрей был вынужден неоспоримо согласиться, что до конца нынешнего путешествия он проведет эксперимент по умению доверять людям, как они оба сформулировали это. Правда, ради сохранения своей репутации свободного человека, он заявил, что согласился лишь ради новизны ощущений, и вытребовал другое условие, о которому упоминалось ранее, а именно гарантию возмещения любых убытков, которые могут последовать в результате. Тем не менее, он дал обещание доверять людям, чего, по его же словам, раньше никогда не делал; во всяком случае, безраздельно и безоглядно. В качестве последнего пункта он настоял на том, чтобы подписать соответствующее соглашение, особенно в разделе гарантий. Его собеседник не стал возражать. Появилось перо, чернила и бумага, и космополит опустился на стул с серьезным видом нотариуса, но перед тем, как он взял перо, то снова посмотрел на вывеску и произнес:

– Сначала снимите эту вывеску, цирюльник; уберите эту печать Тимона.

Поскольку это было частью договора, брадобрей подчинился, хотя и с некоторой неохотой. Памятуя о будущем, он аккуратно убрал вывеску в ящик.

– Теперь к делу, – сказал космополит и тяжело вздохнул. – Боюсь, из меня выйдет плохой юрист. Понимаете ли, цирюльник, я не привык вести дела, оставляя в стороне принцип чести. Странно, – продолжал он и взял чистый лист бумаги, – странно, что такой непрочный материал, как этот, должен обрести прочность стальных канатов, отвратительных по своей сути. Нет, цирюльник, – он начал вставать. – Я не хочу писать это черным по белому. Если это будет отражением нашего взаимного уважения, я готов поверить вам на слово, а вы поверьте мне.

– Но ваша память может оказаться короткой, сэр. Вам стоит иметь при себе договор, написанный черным по белому, просто как памятку.

– Ну да, конечно! И это поможет вашей памяти, – верно, цирюльник? Осмелюсь сказать, она тоже немного слаба. Ах, цирюльник! Насколько изобретательны человеческие существа, и как мы склонны оказывать друг другу маленькие любезности! Есть лучшее доказательство тому, что мы – добрые и участливые товарищи с взаимными товарищескими чувствами, – а, цирюльник? Но перейдем к делу. Давайте посмотрим… как вас зовут?

– Уильям Крим, сэр.

Немного поразмыслив, космополит начал писать; после нескольких исправлений он откинулся на стуле и прочитал вслух: