Обманщик и его маскарад

– Надеюсь, это был хороший и надежный юноша?

– О, да! Но теперь я начал собирать некий механизм для выполнения работы, обычно предназначенной для таких ребят.

– То есть, вы наложили вето на молодых людей?

– И на мужчин тоже.

– Но, мой дорогой сэр, разве это опять-таки не свидетельствует о недоверии? – (шепот в сторону: «Отодвиньтесь немного, мой почтенный друг, вы слишком налегаете на меня»). – Недоверие к молодым людям, недоверие к мужчинам, недоверие к природе. Скажите, сэр, к кому или к чему вы тогда испытываете доверие?

– Я доверяю моему недоверию, особенно к вам и вашим травам.

– Что же, – со сдержанной улыбкой. – По крайней мере, это откровенно. Но не забывайте, что не доверяя моим травам, вы не доверяете природе.

– Разве я уже не сказал об этом?

– Очень хорошо. В порядке возражения, я допускаю вашу искренность. Тогда можете ли вы, не доверяющий природе, отрицать тот факт, что эта самая природа не только породила вас, но и добросовестно взращивала вас, пока вы не дошли до этого энергичного и независимого состояния? Разве не природе вы обязаны той зрелостью ума, с помощью которой вы так бесцеремонно отвергаете ее? Разве не природа наделила вас теми самыми глазами, которыми вы пользуетесь для ее критики?

– Нет! Остротой моего зрения я обязан окулисту из Филадельфии, который прооперировал меня в десятилетнем возрасте. Природа создала меня слепым, и я бы остался таким, если бы мой окулист не воспротивился этому.

– Тем не менее, сэр, судя по вашему лицу и осанке, вы привыкли жить под открытым небом. Сами не ведая о том, вы являетесь частью природы и прибегаете к ней, как к всеобщей матери.

– Какие материнские нежности! Сэр, я видел, как дикие птицы прилетали ко мне в поисках спасения от природы, несмотря на мою неприглядную внешность. Да, сэр, в бурю они находили убежище здесь, – он похлопал по складкам своего косматого наряда. – Это факты, сэр, только факты. Полноте, мистер Болтун, разве вы, в своей любви к болтовне, не прятались от природы дождливыми и холодными ночами? Разве вы не отгораживались от нее? Не изгоняли ее из вашего присутствия?

– Многое может быть сказано об этом, – спокойно ответил травник.

– Тогда скажите! – он взъерошил волосы пятерней. – Но вы не можете, сэр, вы не можете, – потом, словно вдогонку: – Послушайте, вы, любитель природы! Я не отрицаю, что клевер сладок, а одуванчики не кусаются; но как насчет града, разбивающего оконные стекла?

– Сэр, – с неизменным дружелюбием отозвался травник и достал одну из своих коробочек. – Меня глубоко огорчает человек, который считает природу опасной стихией. Хотя у вас отменные манеры, ваш голос звучит хрипло; похоже, у вас больное горло. Во имя оклеветанной природы, я дарю вам эту коробочку; у моего достопочтенного друга есть такая же, но для вас, сэр, это будет моим подарком. Через своих уполномоченных посредников, одним из которых я являюсь, природа рада облагодетельствовать тех, кто больше всего обижает ее. Прошу вас, возьмите.

– Прочь! Не подносите это ближе ко мне. Десять к одному, что там мина. Подобные вещи уже случались; редакторов газет убивали такими коробочками. Я же сказал, держите ее подальше от меня!

– Боже милосердный! Мой дорогой сэр…

– Говорю же, мне не нужны ваши коробочки, – он раскрыл двустволку.

– Возьмите ее… кха, кха! Возьмите ее! – вмешался старый скряга. – Хоть бы он дал мне одну бесплатно!

– Там ничего нет. Вы позволили себя одурачить: жаль, что у вас нет товарища.

– Неправда! – возразил травник. – И какого товарища он может пожелать, если я стою рядом с ним, и он доверяет мне? Что до обмана, разве можно так разговаривать с бедным стариком? Пусть даже его вера в мое лекарство бесполезна, разве можно лишать его воображаемой надежды на излечение от болезни? Разве это гуманно? Ведь вы, даже если у вас нет доверия, благодаря вашему природному здоровью можете обойтись без лекарства; но как жестоко пользоваться этим аргументом для тяжело больного человека! Это все равно, как если бы дюжий боксер в декабре прибежал в больницу и погасил там камин, потому что он, в своем здоровом состоянии, не нуждается в искусственном тепле, а дрожащие пациенты как-нибудь обойдутся? Прислушайтесь к голосу вашей совести, сэр, и признайте, что какова бы ни была природа доверия этого несчастного человека, отвергая ее, вы являете собой либо скудоумие, либо бессердечие. Разве вы так безжалостны?

– Да, это бедная душа, – сказал миссуриец, сурово глядя на старика. – И да, с моей стороны бессердечно слишком честно обращаться к такому человеку, как вы. Вы – последний утешитель в этой жизни, последняя сиделка у ложа больного. Хотя для некоторых это обещает здоровый завтрак, но для большинства оказывается слишком сытным ужином. Жирная пища, принимаемая на ночь, приводит к дурным снам.

– Что, во имя всего святого, – кха, кха! – о чем он толкует? – спросил старый скряга, гладя на травника.

– Хвала небесам! – вскричал миссуриец.

– Прошу вас, сэр, – обратился к нему травник, – за что вы воздаете хвалу?