Обнаженная натура

Я отбросил укутанные в мешки шубы, наклонился над мертвецом. Его глаза, открытые, но уже подернутые мутью, как у снулой рыбы, удивленно таращились в потолок. Много раз видел в кино, как ладонью закрывают веки покойнику, плавно и буднично, будто гладят спящего ребенка, но сам все-таки не решился. Ухватив за тощие голени, вытянул тело в коридор. Лариса боязливо прижалась спиной к стене. Нагнувшись, я обшарил карманы куртки: в боковом нашел ключи от машины. Из внутреннего выудил бумажник – здоровенный лопатник свиной кожи с тисненой эмблемой Таллина. Совсем новый, запах, как у хорошей книжки в коленкоровом переплете. Раскрыл: по бесчисленным отделениям и кармашкам были педантично разложены документы, деньги и бумаги. Вывернув наизнанку, я вытряс содержимое бумажника на паркет. Розовым веером рассыпались новенькие, точно фальшивые, червонцы, много, наверняка больше сотни, вывалились техпаспорт, права, удостоверение с золотым гербом и надписью «КГБ СССР». Дядя Слава оказался майором и состоял в должности заместителя начальника некой таинственной группы при подотделе второго управления. На черно-белой фотографии он походил на хмурого подростка из трудной семьи. Фиолетовая каллиграфия, аккуратная, с перьевым нажимом, напоминала об уроках чистописания в начальной школе. Внизу типографским курсивом было набрано: «Владельцу удостоверения разрешается владение и хранение огнестрельного оружия». Семантика комитетчиков показалась забавной – что интересно подразумевало слово «хранение» рядом с «владением», не говоря уже о лингвистическом убожестве фразы: владельцу разрешается владение.

– У него пистолет есть? – повернулся я к Ларисе.

– Он его не носит, – бесцветно ответила она. – Дома в сейфе. Говорит, пистолет для трусов. – Она замолчала, потом уточнила: – Говорил…

Конечно, для трусов. Я собрал деньги и документы, сунул в задний карман джинсов.

– Что ты делаешь? – тем же тусклым голосом произнесла Лариса, казалось, у нее не было сил придать фразе вопросительную интонацию.

Я не ответил. Вытащил из кладовки верхний мешок, вытряхнул на пол шубу, пахучую и тяжелую, из черно-бурой лисы; мамаша в ней преображалась, выпрямлялась, становясь надменно-плавной, как английская баронесса. По паркету зацокали таблетки нафталина. Никогда не упаковывал мертвецов, решил, что сподручней будет начать с головы. Пожалуй, с головы. Я не хотел, по возможности, вовлекать Ларису в эти мрачные сборы. Да, по возможности. Приподняв голову, я натянул мешок покойнику на плечи.

– Что ты делаешь? – повторила Лариса.

Мешок оказался узковат, мне приходилось втискивать, пропихивать тело внутрь, мешали руки, локти капризно торчали в стороны и никак не хотели влезать; возможно, лучше было бы начать с ног.

– Что? – переспросил я, поворачиваясь к Ларисе. – Что я делаю? То, что мы решили. То и делаю.

Я не хотел говорить грубо, наверное, так вышло. Решимость моя была хрупкого свойства, я боялся отвлечься, упустить сосредоточенность; понимал, что, стоит распустить нюни, все пойдет прахом. Подобно канатоходцу, скользящему над бездной, мне оставалось лишь двигаться вперед. Двигаться вперед или погибнуть. Пафос чужд мне, но других слов в голову не пришло. Зачем-то собрал таблетки нафталина и бросил в мешок. Кинул туда и пустой бумажник. Веревку, обмотав вокруг щиколоток мертвеца, затянул двойным узлом.

– Как? Куда? – Она растерянно покачала головой. – Не-ет, нет. Нет.

Присев, сгруппировавшись, как штангист, я крепко сжал в кулаках мешковину и одним рывком закинул мертвого майора на плечо. Поднялся, медленно и стараясь сохранить равновесие. Выпрямился. Проделать все это оказалось не так сложно, дядя Слава весил не больше шестидесяти килограммов.

– Открой дверь. – Скрипя паркетом, я побрел в сторону прихожей. – Проверь, чтоб никого на лестнице не было.

53

На лестничной клетке не было никого. Только с нижних этажей кисло тянуло сигаретным дымом. Лариса закрыла входную дверь. Тихо ступая рядом, она поглядывала на меня с настороженным ужасом, точно я тащил на себе поднос, уставленный богемским хрусталем.

Равновесие, главное, сохранять равновесие. Еще подумал, что легче было бы тащить его наверх. Не легче, проще. Осторожно ставил ногу на ступеньку, медленно переносил вес, делал шаг. Кровь приливала к голове, пятнистый крап ступеней – бетон с белой каменной крошкой – напоминал серую любительскую колбасу, от этой мельтешни рябило в глазах и подташнивало. Впрочем, мутить могло и от другого, причин было хоть отбавляй.