Обнаженная смерть

— Миссис Дебласс, я должна узнать все. Вы меня слышите? — Ева дождалась, пока Кэтрин обратит на нее внимание. — Вы понимаете, что я записываю наш разговор?

— Вы ничего не сможете с ним сделать! Он очень влиятелен, никто не в состоянии ему помешать…

— Я помешаю. Вы ведь потому и позвонили мне, что почувствовали: я сумею его остановить.

— Он вас боится, — прошептала Кэтрин. — Боится! Уж я-то знаю. Он вообще боится женщин. Потому и мучает их. Я уверена: он дал нашей матери какое-то средство, чтобы она погрузилась в кому. Отец боялся, что мама заговорит: она ведь все знала.

— Ваша мать знала, что отец вас совращал?

— Знала. Делала вид, что не знает, но я все понимала по ее глазам. Она ничего не хотела знать, стремилась к покою и порядку, чтобы можно было устраивать приемы, продолжать жить как жена сенатора… — Кэтрин прикрыла ладонью глаза. — Каждый раз, когда он приходил ко мне ночью, на следующее утро я видела: она знает. Но если я пыталась заговорить с ней об этом, она делала вид, будто не понимает, о чем речь. Она твердила мне: «Перестань выдумывать, будь хорошей дочерью, уважай свою семью».

Кэтрин убрала от лица руку, взяла обеими руками чашку, но пить не стала.

— Когда я была еще маленькой, семи-восьми лет, он приходил ко мне ночью и… трогал. Твердил, что в этом нет ничего плохого: мол, он — папа, а я должна изображать маму. Он называл это игрой, тайной игрой. Он приказывал мне… трогать его. Мне приходилось…

— Не обязательно все называть своими именами, — сказала Ева, видя, что Кэтрин снова бьет дрожь. — Говорите то, что можете.

— Ему нельзя было не подчиниться. Он был в нашем доме всесильным. Правда, Ричард?

— Да, — Ричард сжал руку сестры. — Почему ты мне ничего не говорила, Кэт?

— Потому что мне было стыдно и страшно! А мама отворачивалась… Я думала, что обязана ему повиноваться. — Она судорожно глотнула. — А когда мне исполнилось двенадцать лет, родители устроили праздник. Друзья, огромный торт, пони… Помнишь пони, Ричард?

— Помню. — По его щекам бежали слезы. — Я все помню.

— В ту ночь он пришел ко мне снова. Он сказал, что я уже взрослая и что у него есть для меня подарок — особый подарок. Сказал и изнасиловал! — Кэтрин закрыла лицо руками и стала раскачиваться. — В этом заключался его особый подарок. Я умоляла его перестать, потому что мне было больно. Я была уже достаточно взрослой, чтобы понимать, что происходит нечто ужасное. Я чувствовала, что вот-вот потеряю сознание. Но он не останавливался. Потом он приходил еще и еще. Так продолжалось год за годом, пока я не уехала. Я выбрала колледж как можно дальше от дома, чтобы он не мог до меня дотянуться. Я твердила себе, что этого не было. Не было, не было, не было…

Я хотела построить нормальную жизнь. Вышла замуж, потому что думала, что это принесет мне безопасность. Джастин всегда был добр и нежен. Он никогда меня не обижал. Но я не говорила ему правды: боялась, что, узнав, он станет меня презирать. Я снова уговаривала себя: этого не было, не было, не было…

Кэтрин опустила руки и взглянула на Еву.

— Иногда я даже начинала в это верить. Я уходила с головой в работу, в семью. Но, очнувшись, понимала, что теперь он делает то же самое с Шерон. В такие минуты я хотела ей помочь, только не знала как. А потом снова отталкивала от себя реальность, как раньше это делала моя мать. И вот теперь он убил Шерон. Боже, скоро он убьет меня!

— Почему вы считаете, что это он убил Шерон?

— Она была не такой слабой, как я. Она превратила это в оружие против него. Однажды я слышала их ссору. Это было на Рождество. Мы все съехались к нему — изображали дружную семью. Я видела, как они вдвоем проследовали к нему в кабинет, тайком двинулась за ними и замерла у двери. Он был взбешен, обвинял ее в том, что своим образом жизни она издевается над всем, что ему дорого. Она сказала: «Это ты сделал меня такой, мерзавец!» У меня потеплело на душе от этих ее слов, я чуть не захлопала в ладоши: наконец-то ему дают отпор! Шерон угрожала, что выдаст его, если он не будет ей платить. Она предупредила, что у нее все записано, ни одна грязная подробность не осталась без внимания. «Так что раскошеливайся, любимый дедушка!» Они ругались, обзывали друг друга, а потом…

Кэтрин оглянулась на Элизабет, на брата и спрятала глаза.

— В щелку я видела, как Шерон сняла блузку, — прошептала она и вздрогнула, услышав, как застонала Элизабет. — Она сказала, что готова отдаваться ему, как любому из своих клиентов, только ему придется платить больше, гораздо больше. Он глазел на нее — знаю я это его выражение: блестящие глазки, слюнявый рот, — а потом схватил за грудь. И тут Шерон оглянулась на дверь и заметила меня. Наверное, она с самого начала знала, что я слежу за ними. В ее взгляде было такое отвращение! Может быть, это даже была ненависть: она ведь знала, что я не посмею ничего сделать. Она была права: я просто закрыла дверь и убежала. Прости меня, Элизабет!

— Здесь нет твоей вины. Она должна была все рассказать мне. Боже, как я могла ничего не замечать? Это я во всем виновата! Я, мать, ее не уберегла!