Обойтись без Бога. Лев Толстой с точки зрения российского права

В июне 1887 года, во время одного из своих посещений Ясной Поляны, Анатолий Фёдорович Кони поделился с Львом Николаевичем Толстым своими воспоминаниями ещё об одном, тоже на первый взгляд рядовом деле. В тот период А.Ф. Кони ещё занимал должность прокурора Санкт-Петербургского окружного суда, и в один из приёмных дней к нему обратился молодой человек, обладавший аристократическими манерами и древней фамилией, с жалобой на действия его заместителя, отказавшего ему в передаче письма для содержащейся под стражей Розалии Онни без обязательной в таком случае перлюстрации. Так как товарищ прокурора действовал в соответствии с тюремным уставом и его решение было абсолютно законным, в ходатайстве просителю было отказано. Тогда он предложил Александру Фёдоровичу самому ознакомиться с письмом и передать его адресату. Как выяснилось в ходе разговора, осуждённой была молодая эстонка Розалия, последние несколько лет принадлежавшая к одному из столичных домов терпимости, причём довольно низкого пошиба. По воспоминаниям самого А.Ф. Кони, у неё было обезображено лицо – по всей видимости, из-за перенесённого сифилиса.

Вяземские трущобы

Розалии 16 лет – по требованиям Врачебно-полицейского комитета, чьи сотрудники были призваны выявлять заболевших и в случае необходимости лечить проституток, она в силу возраста не может заниматься этим промыслом и, соответственно, иметь «жёлтый» билет со смотровой книжкой. По правилам, легально работать в таком качестве можно было только начиная с 17 лет. Понятно, что были и те, кто игнорировал возрастные ограничения, – таких нелегальных девиц на панели называли «комиссные».

В соответствии с полицейским протоколом Розалия Онни была задержана по обвинению в краже 100 рублей у пьяного клиента, при этом преступница действовала в сговоре с «мадам», содержавшей публичный дом. После непродолжительного следствия все улики были налицо – «комиссная» была осуждена судом присяжных на 4 месяца тюремного заключения. Наказание стандартное – такие приговоры в столице выносятся десятками. Откровенно говоря, это дело просто меркнет по сравнению с жестоким убийством Татьяны Золотовой, ставшей жертвой полицейского насилия и произвола, о котором А.Ф. Кони тоже знал. Куда уж резонансней? Но Анатолию Фёдоровичу было виднее…

В числе присяжных заседателей, отправивших молодую преступницу за решётку, был выпускник Императорского Александровского (бывшего Царскосельского) лицея Иван Фёдорович Трушинский. В своих воспоминаниях И.С. Денисьев – тоже бывший лицеист – упоминает о нём: «Это тот самый Трушинский, ныне покойный, который хотел жениться на арестантке, осуждённой присяжными заседателями, в числе которых находился и он». Об этом же писал Н.П. Карабчевский в предисловии «Как я стал адвокатом» к сборнику своих заметок «Около правосудия». Знаменитый адвокат описывал своего соседа по меблированным комнатам некого Т-ского: «В то время, к которому относятся мои воспоминания, Т-ский как раз и переживал то особое душевное состояние, которое привело его к такому решительному шагу. Он только что отбыл в качестве присяжного заседателя свою сессию, закончившуюся, ко всеобщему скандалу, тем, что он официально через прокурора сделал предложение о вступлении в брак шестнадцатилетней девушке-проститутке чухонского происхождения (…) Он выхлопотал разрешение и посещал её в тюрьме. В отличие от Нехлюдова, девушки этой он никогда ранее не знавал, и в этой черте и усматривал философски-общественное значение своего поступка» (Карабчевский Н.П. Около правосудия. Статьи, сообщения и судебные очерки. СПб.: Труд, 1902. 480 с.).

Дворянин И.Ф. Трушинский действительно подаёт тюремным властям прошение о разрешении ему брака с осуждённой: как известно, российская интеллигенция всегда страдала комплексом вины за происходящее в обществе, в результате чего у некоторых её представителей выработалась привычка в минуты духовного надрыва совершать необдуманные спонтанные поступки. Как утверждал бессмертный М.Е. Салтыков-Щедрин, им всегда «чего-то хотелось не то конституции, не то севрюжины с хреном, не то кого-нибудь ободрать».