Читаем Обратный билет. Воспоминания о немецком летчике, бежавшем из плена полностью

Первым из туннеля выбрался фон Верра, за ним последовали Крамер и Маннхардт, которые направились в северо-восточном направлении. Они шли по дороге, прячась от проезжающих машин и пешеходов. Через два часа пути, удалившись от лагеря, по их подсчетам, на расстояние около пяти-шести миль, Крамер и Маннхардт решили рискнуть и сесть на автобус. Они направились к ближайшей остановке и залезли в автобус, следующий в Ноттингем.

Автобус, который, как они знали, совершал регулярные рейсы между Ноттингемом и Дерби, был переполнен, поэтому никто не обратил на беглецов внимания, за исключением кондуктора, который потребовал купить билеты.

– Два до Ноттингема, пожалуйста, – сказал Крамер и протянул кондуктору мелочь. Он очень тщательно заучил эти слова.

– Туда и обратно?

Это был непредвиденный удар. Крамер очень плохо знал английский язык, и понятия не имел, о чем спрашивает кондуктор.

– Да, – осторожно ответил Крамер.

Кондуктор покачал головой и обратил свое внимание на других пассажиров, которые входили в автобус. Затем он вернулся к нашим беглецам и снова повторил свой вопрос:

– Туда и обратно?

– Два до Ноттингема, – повторил Крамер и почувствовал, как у него на лбу собираются капельки пота.

Не получив внятного ответа, кондуктор адресовал этот угрожающий вопрос Маннхардту, который ограничился коротким «да» и уставился в окно, словно дальнейшее развитие событий его ничуть не интересовало.

Кондуктор снова покачал головой и дал каждому по билету. Беглецы так и не узнали, были ли эти билеты лишь в одну сторону или нет, но, во всяком случае, стоили они не слишком дорого. Заметив, что кондуктор не сводит с них глаз, Крамер воспользовался подвернувшимся шансом и сумел незаметно покинуть автобус. Это случилось в пригороде Ноттингема. Маннхардт продолжил путешествие в Шеффилд, где они договорились воссоединиться. Однако подозрения кондуктора к этому времени настолько окрепли, что он велел водителю притормозить у полицейского участка и сообщил о странном пассажире. Маннхард попытался сбежать, но полицейские окружили его и, в конце концов, сообща одолели. Поскольку Маннхардт был не из тех, кто позволит себя арестовать, завязалась драка, следы от которой можно было потом видеть на его теле.

Очутившись в Ноттингеме, Крамер «нашел» велосипед, с помощью которого собирался добраться до Шеффилда. Однако велосипед оказался неисправен. Когда Крамер попытался нажать на педаль, соскочила цепь. Он свернул в переулок, чтобы посмотреть, нельзя ли починить велосипед, как вдруг перед ним материализовались пара полицейских. Они задали Крамеру несколько вопросов, на которые тот не смог убедительно ответить. «Вам лучше проследовать с нами в участок», – предложили полицейские. Крамер решил не сопротивляться. Когда дорога пошла под гору, он неожиданно вскочил на велосипед и ринулся вниз, оставив полицейских в сотне ярдов позади. К несчастью, вскоре дорога снова пошла в гору. Крамер изо всех сил нажимал на педали, но его «позаимствованный» велосипед скоро встал как вкопанный. Через секунду в глазах у него потемнело – из соображений безопасности один из настигших его полицейских набросил на голову Крамера свой плащ. Беглеца сковали наручниками. В полицейском участке пришли к выводу, что Крамер – беглый военнопленный. Отрицать это было бессмысленно.

Все это случилось через три часа после того, как беглецы покинули туннель. Преимущество, на которое они так рассчитывали, стремительно таяло. По нашим расчетам, побег должны были обнаружить не раньше, чем через десять часов, а нас вытащили из постелей в полночь. После поверки обнаружилось, что отсутствует не один, а сразу пятеро пленных.

Вся полиция страны немедленно была поднята по тревоге, а телетайпы и телеграфы повсюду разнесли новость: «Четыре военнопленных немецких офицера совершили побег из лагеря номер 13 в Суонвике». Чуть позже были сообщены их имена, звания и детальное описание внешности каждого беглеца. Наверное, только сами беглецы не знали о поднятой вокруг них шумихе. Они все еще рассчитывали на преимущество в несколько драгоценных часов и наивно полагали, что до следующего утра они могут не предпринимать особых мер предосторожности, поскольку до утренней поверки их вряд ли хватятся.

Тем временем Вагнер и Вильгельм направлялись на запад. Сделав большой крюк вокруг лагеря и городка Суонвик, они прошли несколько миль по полям и лишь через несколько часов осмелились выйти на дорогу. Добравшись до первого населенного пункта, они остановились у заправочной станции в надежде поймать какой-нибудь грузовик. Машина за машиной проезжали мимо, а беглецы даже не пытались остановить их. Вагнер хоть и был знаком с американским обычаем ловить попутные машины, голосуя на дороге, но не был уверен, что это принято в Англии. Время шло, и Вагнер уже решил рискнуть, когда рядом вдруг притормозил вожделенный грузовик. Водитель вышел, чтобы заправить машину.

– Куда вы направляетесь? – спросил его Вагнер.

– В Ливерпуль.

– А нам как раз туда. Подвезете?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное