Есть у прижизненной пушкинской портретистики ряд особенностей. Во-первых, изображения неравномерно распределяются по годам. Помимо «детского» портрета (миниатюры неизвестного художника), всего один «юношеский», упомянутый уже гравюрный портрет Е. Гейтмана. Десятилетие, на которое приходится зенит славы поэта,— наиболее щедрое на его портреты. После 1826 года создаются выдающиеся портреты В. Тропининым, О. Кипренским, Н. Уткиным, чуть позже — П. Соколовым, также включенный современниками в ряд наиболее значительных. Скудны на портреты последние годы жизни Пушкина: в это время пишет свою акварельную работу П. Соколов, создает гравюру на меди англичанин Томас Райт и мало кому известный самоучка И. Линев рисует маслом необычный, не похожий ни на один другой портрет поэта.
Во-вторых, не все портреты в равной степени были известны близким, друзьям поэта, не все попали в орбиту внимания современников. Нам же интересны как раз те изображения, что стали фактом формирования общественного мнения, вызвали дискуссии, тем самым заострили внимание на тех или иных чертах пушкинского облика.
Третий момент, который необходимо учесть. За полтора века существования изобразительной пушкинианы претерпевали изменения толкования ее наиболее известных и знаменитых образцов. Менялись критерии оценки и способы понимания портретов. Мы сталкиваемся с феноменом различной интерпретации уже не самого прототипа, а его образа, увековеченного живописцем. Есть талантливые зрители, которым доступно подчас глубокое и тонкое прочтение портрета. Обращаясь к пониманию, восприятию пушкинских изображений С. Либровичем, И. Репиным, И. Зельберштейном, И. Грабарем, А. Сидоровым, Е. Павловой и другими, мы непременно обогащаем собственное понимание и оценку произведений живописи прошлого. На этих страницах, наряду с примерами наиболее талантливых искусствоведческих интерпретаций, мы вслушаемся в голоса пушкинских современников.
О гравюре, выполненной Е. Гейтманом и приложенной впервые к поэме «Кавказский пленник», мы уже упоминали. Подчеркнем только, что именно по этому портрету у читателей сложилось впечатление о внешнем облике поэта.
После возвращения поэта из михайловской ссылки почти в одно и то же время создаются два самых замечательных его портрета. В Москве в начале 1827 года облик его запечатлел В. А. Тропинин. Портрет был заказан ему самим Пушкиным и поднесен в подарок другу С. А. Соболевскому. Весной того же года в Петербурге А. Дельвиг заказал портрет друга О. Кипренскому.
Оба живописца ко времени создания пушкинского портрета были признанными и прославленными мастерами. И тот и другой отчетливо понимали важность закрепления образа гордости русской культуры.
Для портрета более, чем для какого-либо другого жанра изобразительного искусства, свойственна связь, близость определенной традиции. В нее включается не только техника (способ создания образа), но и идеал человека, особенности видения его и критерии оценки. Русское портретное искусство двадцатых годов прошлого века ориентировалось на западноевропейские образцы. В трактовке образа поэта и в манере воссоздания облика сказалось широкое распространение гравированных изображений писателей и поэтов — Байрона, В. Скотта, Шатобриана, Де Виньи. В общественном мнении благодаря им сложился некоторый обобщенный тип поэта. Значимым оказывались в портрете и поза — чаще вполоборота, с устремленным ввысь взглядом, и одежда — плащи, пледы, небрежно повязанные галстуки, открытый свободный ворот, и выражение лица, сочетающее мечтательность и отрешенность.
Следует отдать должное таланту В. Тропинина, О. Кипренского, которые сумели создать индивидуализированные, самобытные, высочайшие по мастерству портреты, сохранив для потомков облик Пушкина.
Есть в этих двух портретах «знаменательная противоположность». Тропинин был по происхождению крепостным живописцем, что сказалось в его взглядах на ценность человека, на свободу как достояние личности. У Тропинина Пушкин изображен по-домашнему — в халате, распахнутый, неофициальный... У Кипренского — подтянут, в наглухо застегнутом сюртуке. В таком виде рисовали живописцы Державина, Карамзина...
Уже одеждой и позой подчеркивается различие во взглядах на идеал человека. Санкт-Петербург (где писал портрет Кипренский) был строг, чопорен, официален; здесь принято было ходить в мундире, запахнутым и подтянутым. Иным был «московский дух». «Москвичи,— по воспоминаниям Белинского,— люди нараспашку, истинные афиняне, только на русско-московский лад... Оттого-то там так много халатов, венгерок, штатских панталон с лампасами и таких невиданных сюртуков со шнурами, которые, появившись на Невском проспекте, заставили бы на себя смотреть с ужасом»[54]
.