Когда мне было четыре года,мы ездили с родителями в местечко МиропольЖитомирской области, на родину бабушки, материотца. Там еще жили прадедушка и прабабушка,в домике с садом, коровой и курятником. Онипознакомились на пожаре на рубеже позапрошлогои прошлого веков. Потом было еще многопожаров, в том числе несколько мировых. Всебратья и сестры уехали на Запад, в Америку, дети —на восток, в центр империи. А онижили на том же пожарище, не считая эвакуации.На окраине ближайшего поля стоял подбитый танк(с последней войны прошло только двадцать лет),а стена разрушенного польского графского замкана горе по другую сторону реки Случ все еще была —метров двадцать в ширину и метра полтора в высоту —в выщербинах от пуль, на месте расстрела евреев.Мы с братом бегали по лужку перед этой стенойи играли в интересную игру: примерялиськ выщербинам по своему росту: в голову, в грудь.Больше всего сходилось в центре. Дети, видимо,стояли в середине.Мы помним, да? – что мы потомкиуцелевших в грандиозном многотысячелетнем сафари.Обладатели – пока что – счастливых билетиковво всемирном розыгрыше. Главный приз: жизнь.Она – платок, вязаная кофточка, вскрикивания —была все время где-то между печкой и курятником.Он – кепка, серый пиджачок, узкое морщинистое лицо,упрямое, настороженное и в то же время покорное, —лет 50 проработал бригадиром разнорабочихна бумажной фабрике. Все свободное время читал:разрешенную литературу – Толстого, Тургенева…Помню эту картину: светлая большая комната,круглый стол посередине, пустой и чистый, книга,дед с прямой спиной, отстраненныйи сосредоточенный: явно не за развлечением,отдыхом, а – за делом. Это выглядело какфизиологический процесс, из наиболеефундаментальных, и как самоценный ритуал.Видимо, это было и то, и другое. Как в хедерев детстве. Как бывшему спортсмену снятся бег,столкновения, марево трибун, клокочущий порывкомандной игры, так он – читал. Чувство, что Книга —самое сладкое и правильное из всего, что можетслучиться, – это чувство, эта внутренняя ситуация,запрограммированная в течение ста поколений,держится – свидетельствую лично —по меньшей мере ещетри поколения.Он и прабабушка меня любили – и посемузаставляли работать: подметать крыльцо. Я былочень недоволен. Но потом за это мне выдавали:парное молоко, ломоть хлеба из бабушкиной печии бидон с вишнями…С таким бидоном я провелодин из первых архетипических вечеров своей жизни.Все ушли – в клуб, в кино, смотреть чешский вестерн«Лимонадный Джо», а меня посчитали слишкоммаленьким для похода на ранний вечерний сеанс.Я сидел на лавочке у крыльца,на вечерней заре, ел вишни, и плакал.Никомуне отольются те слезы, величиной с те вишни. Иникуда не денутся – вкус вишен, гудение комарови световая глубина неба в тот вечер,над позапрошлой родиной.