Образок

Девчонки из класса думали, что у нее неудача в личной жизни. Но как-то раз я встретила троицу: свирепо вопящую Людмилу, ее мужа со страдальческим лицом и ревущего в три ручья вполне симпатичного младенца лет трех. Так отлетело и это предположение. Одной девочке на уроке физики стало плохо: у нее начался сердечный приступ.

Силы мои иссякли, и я решила бежать в другую школу. Но это оказалось не просто. Везде, куда бы я ни сунулась, на меня смотрели подозрительно и отказывали. В очередном кабинете очередного директора все объяснилось. Мне было сказано:

– Девушка, ведь вы в десятом классе. Если вы хотите перед самым выпуском уходить из своей школы, значит, у вас там конфликт. Нет, мы не можем. А если у вас плохой характер?

Я решилась на крайний шаг. Помолившись всем святым, отправилась в школу рабочей молодежи. И там произошло чудо: меня приняли без всяких разговоров, документов и справки о работе.

На следующий день я шла в новую школу. Первым уроком была физика. Я уж про себя загадывала, каким окажется учитель; пугалась, что наша Людмила здесь подрабатывает. Но в комнату вошел плотный человек с желтым болезненным лицом. Немолодой, в очках со стеклами невероятной толщины. Он не обратил никакого внимания на новую личность и еще в дверях, направляясь к своему столу, приступил к объяснению. Я была на нескольких его уроках, где он так никого и не вызвал. Говоря о цикле Карно, сообщающихся сосудах или о чем-нибудь еще, он прибавлял:

– Да-а, вот такая у них (него, нее) манера…

Я от всего приходила в восторг, которому не суждено было длиться и месяц. В старой школе мне не выдали документов. У них, оказывается, есть разнарядка или какой-то план по выпуску. Я поплакала в учительской и заявила, что на физику ходить не буду. Директор, завуч и классный руководитель утешали меня, как могли, сказали, что мучиться осталось четыре месяца и что они с Людмилой поговорят.

С Людмилой они действительно поговорили, потому что она весь первый урок после моего возвращения демонстративно разговаривала шепотом, объявив:

– Теперь, дети, перейдем на шепот, а то среди вас есть слабонервные.

Но надолго ее сарказма не хватило, и уже со следующего дня вопли продолжались; правда, меня она больше не вызывала, а в году вывела мою обычную четверку.

Пожалуй, единственное, чем я пленяла сердца учителей, было чтение стихов. Но и этому пришел конец. И вот как.

Моим коронным номером в младших классах был «Мороз-Воевода» Некрасова. Я знала его задолго до того, как его прошли по программе. Первый раз я прочла стихотворение на уроке внеклассного чтения, и с тех пор, если кто-то не выучил задания, Ирина Карповна вызывала меня и просила читать «Воеводу». И каждый раз после этого разворачивалась одна и та же дискуссия, очень льстившая моему самолюбию.

Ирина Карповна:

– Ребята, как Оля прочла стих?

Все хором:

– Хорошо.

Она:

– Что мы представляем, когда слышим первые строчки?

Все:

– Мороз Красный Нос.

Она:

– Значит, главное в декламации что?

Все, подводя итог:

– Наглядность и выражение.

Так продолжалось довольно долго. В пятом классе я перешла в новую школу. На первых порах мне удалось покорить себе «русичку», и как-то раз она вызвала меня с урока алгебры в коридор:

– Оля, ты хорошо декламируешь, не могла бы ты быть конферансье на концерте?

Красные круги поплыли у меня перед глазами, и я согласилась, не задумавшись. На следующий день, дрожа и потея ладошками, я, в пионерской форме и новой курточке, подходила к Дворцу пионеров на Ленинских горах. Гордая, прошла сразу за кулисы, миновав своих одноклассников, топтавшихся в гардеробе с жалкими лицами.

Но за кулисами мне стало одиноко и страшно. Во рту пересохло, перед глазами прыгали белые кузнечики. С трудом нашла нашу пионервожатую Люсю, стриженую девицу неопределенного возраста в пионерском галстуке и коротенькой юбке. Она отвела меня к какой-то женщине как две капли воды похожей на саму Люсю. Но вскоре я обнаружила, что у женщины дергается правый уголок рта, и позже по этому признаку ее и находила.

Я должна была объявлять номера на концерте прославленного коллектива «Московские звезды». Работали мы на пару с высокой черненькой девочкой. Один номер объявляю я, другой – она. Тетенька за кулисами репетировала со мной каждый выход и всякий раз говорила:

– Громче, детка, громче.

Я орала изо всех сил. Потом, ничего не замечая и спотыкаясь в тесных туфлях, я пробиралась по сцене к микрофону и так же громко, как за кулисами, выкрикивала название следующей песни. Мука эта продолжалась почти час. Когда кончилось первое отделение, нас отослали в зал.

Всю вторую часть концерта взрослые мужчина и женщина дергали за веревочки куклу размером с пятилетнего ребенка и говорили что-то, не разжимая губ. Они сами объявили о своем выступлении и о том, что работают в Москонцерте. Но мне давно было не до них и не до их сына Дениски, как они называли куклу. Когда я усаживалась на свободное место в зале, за спиной, на соседнем ряду какой-то парень сказал:

– Ну, та, высокая, еще ничего. А маленькая, с косичками, как заорет в микрофон. Мне совсем не понравилось.