Образок

У нее были непропорционально длинные ноги и редкая прыгучесть. Дома она до последних лет жизни брала с места в карьер высокое кресло около пишущей машинки, а позже – компьютера, легко перемахивая через подлокотник. На улице ланью перелетала через загородки. «Что же это за порода такая?» – не без зависти к Ронькиному изяществу интересовались полные немолодые женщины. А привязанная около магазина, собака исправно собирала толпу. Она жалобно визжала и прыгала во все стороны, обматываясь поводком.

– Такую собачку могли бы и с собой взять…

– Вон, мальчик вышел, а она все плачет…

– Ну и что? Она к маме хочет…

* * *

О том, чтобы с кем-то познакомиться, уж не говорю – подпустить поближе, для Рони вопрос не стоял: ее страх и нервы перешибали любой инстинкт. Она так и осталась «в девушках», но ее любовь к нам отчасти носила материнский характер. Стоило сыну позвать меня из соседней комнаты, Ронька спешила к нему первая. Ее любимым занятием было нас вылизывать. Все ее гоняли, и доставались ей обычно неприкрытые и беззащитные щиколотки сидящего за письменным столом человека. Вылизыванием она занималась с самоотдачей, пока не начинала задыхаться.

Ронька была страшно ревнива. Стоило кому-то сесть рядом, не приняв ее в компанию, поднимался страшный визг; про гостей я уже говорила. Не выносила она, если разговаривая, закрывали дверь в комнату: скулила, скреблась, а как только дверь открывали – поворачивалась и уходила. Но стоило снова закрыться – история повторялась. Роня любила, чтобы все было «под контролем».

Вообще ее упорство и воля поражали. Она была уже очень старой – лет пятнадцать – но могла еще прыгать, хотя от остеохондроза у нее иногда отказывали задние лапы. И вот я решила отучить ее впрыгивать на высокий диван. Говорила «фу», а сняв ее, клала вкусное на подстилку, но Роня хотела на привычное место. Битый час мы развлекались тем, что она впрыгивала на диван, а я ее снимала и приваживала к подстилке. Как обычно, она победила, а на следующее утро у нее в очередной раз отнялись задние лапы.

* * *

Болела Роня много и сильно. Каждый раз врачи предупреждали, что может не выжить. А кроме того, она и «по жизни» была невероятно аварийной: ее болезни возникали буквально на пустом месте.

Первым мы пережили энтерит. Ей было шесть месяцев. Ее наконец стали выводить на нормальные прогулки. Стоял февраль, на земле можно было найти много интересного, к тому же – подмороженного, стоило только разгрести черным кожаным носом белый и влажный снег. Все найденное Ронька самозабвенно поедала. Прививки у нас сделаны не были. Не только наша соседка-дрессировщица, многие меня предупреждали, что от российских прививок щенок может умереть. Где искать импортные, я не знала.

Две недели я спала урывками, днем, после работы, потому что ночью приходилось держать собаку на руках в одеяле. Так она не пыталась встать, не мучилась кровавым поносом, вместе с которым из нее выходили куски кишечника. Дважды в день надо было возить ее на капельницы и уколы. Утром, до работы, ездила я одна, а вечером – с сыном. Мы поняли, что, похоже, Ронька выкарабкается, когда она впервые за болезнь попыталась ухватить за палец врачебную руку со шприцем. Когда мы выходили из кабинета, врач не без сочувствия спросил: «Ради мальчика собаку выхаживаете?» Я не нашлась, что ответить. Выхаживала я ее просто ради того куска жизни, который в ней был. А мне его вручили для хранения. Вот и все.

* * *

И до болезни наша ярая Роня была вегетерианкой – сырое мясо сразу стала отодвигать на края миски. После энтерита это закрепилось окончательно. Страстно любила квашенную капусту и бананы. А на даче поедала клубнику с грядки, запивая парным молоком – «казенное» стала потреблять лишь в старости.

За городом Роня впадала уже в полное неистовство. Если мы шли по полю к молочнице, она носилась по нему так, что казалось, у нее может случиться разрыв сердца. Если на наш участок заходили чужие, она готова была разорвать их в клочья. И, наверное, очень удивлялась, что ее ругают и запирают в доме: ведь она изо всех своих мелких сил старалась нести вахту. Когда мы уходили и она оставалась одна, она не лаяла, не визжала, а тоскливо и протяжно выла. Услышав пару раз этот вой, мы старались не доставлять соседям лишний раз такого удовольствия. Однако поездки на дачу пришлось прекратить, и последние годы Роня оставалась летом в городе, потому что почти каждая из них кончалась операционным столом.