Обреченная

Следующая фотография относилась к пребыванию Сары в герлскаутах. Мать запихнула ее в скауты в восемь лет, и там девочка усердно продавала домашние печеньки, пока не достигла возраста, позволявшего запихнуть ее в колледж. Миссис Диксон взяла фотографию дочери без одного переднего зуба, с языком, просунутым в дырку. Сара улыбалась во весь рот, наевшись шоколада и довольная по самые уши. Беверли стерла скатившуюся по носу слезинку.

На другом снимке Сара сидела в бассейне с десятью другими девочками, хихикая и корча рожицы. На следующем она была снята в свой первый день учебы в Пенсильванском университете – волосы забраны назад, очки в проволочной оправе на носу, толстый рюкзак давит на хрупкие кости. Еще Сара – в своей старой школьной форме, в плиссированной юбке до колена в коричневую и желтую клеточку. Еще Сара – вместе с матерью, обе в профессиональных костюмах: консервативный синий пиджак, бледно-желтая блуза, застегнутая на все пуговицы, волосы, чуть зачесанные на косой пробор и стянутые в низкий пучок у основания шеи. Я хорошо знала это фото. Марлин дала его мне, когда завязала наши отношения. На нем адвокатша улыбалась, словно стояла перед очередной камерой, возможно, для журнала, а может быть, для клиента. Ее губы в матовой помаде ржавого и винного оттенка широко растягивались в улыбке, открывая отбеленные зубы, синхронно блестевшие вспышкой – но в глазах ее ничего не было. Ни ощущения исполненного долга, ни гордости, ни радости, которая должна была бы сопровождать улыбку. На фото была просто женщина, натянувшая дизайнерскую улыбку и неспособная как следует ее наполнить. Сара, со своей стороны, не могла изобразить радость, что, как я полагаю, отчасти заставило моего отца проникнуться к ней симпатией – по крайней мере, это следовало из того, что я успела узнать. Рядом с Сарой Марлин смотрелась неуклюже, словно они были коллегами по бизнесу, вынужденными сниматься вместе у одного фотографа для маркетингового буклета.

Поначалу я удивилась, почему именно это фото, иллюстрирующее их взаимоотношения, было выбрано для демонстрации. Их головы были повернуты друг от друга, а руки просто висели по бокам, но когда я увидела, как Марлин пустила фото по рукам присяжных, чтобы те захватали его своими сальными пальцами, я все поняла. Это была единственная фотография, на которой они были вместе.

Мэдисон Макколл ничего не мог поделать: он в священном трепете просто смотрел на то, как присяжные – застывшие театральные маски – один за другим голосовали против меня. Я знаю, он тоже это ощущал. Он точно так же видел прицел в их глазах, видел, как их гнев и ненависть доходили до точки кипения по мере продолжения молчаливого шоу Марлин. На самом деле Мэдисон мог получить куда более уничтожающие взгляды, чем я. В конце концов это он решил защищать меня. У него был выбор во всей этой постановке. Томаса Дэвиса назначило государство, и он просто делал свою работу. Марлин играла роль, которой не хотела. А я – ну мы же знаем, почему я оказалась здесь.

Когда Дэвис снова стал задавать матери Сары вопросы, она уже вернулась к своему креслу на месте свидетеля. Она поправляла микрофон, слушая его и держа наготове заранее придуманный ответ.

– Почему вы считаете, что обвиняемая должна быть приговорена к смерти? Почему она не может быть приговорена к пожизненному заключению без права на досрочное освобождение? – спросил обвинитель.

Диксон нагнулась к микрофону, и я услышала деланую слабость в ее голосе, которая разрушила спокойствие подобно шумовой помехе.

– Я знала обвиняемую, – глухо сказала она, несомненно, собираясь с мыслями. Том Дэвис ничего не сказал для протокола, хотя на лице его читалось смятение, и свидетельница быстро исправилась. – Если б не она, то моя Сара не просто была бы сегодня с нами. Она закончила бы институт, вышла замуж, завела семью. И все это отняла у нее эта озлобленная, все разрушающая женщина. Ничто не остановит ее от того, чтобы найти себе очередную жертву. В тюрьме или нет.

Закончив, Марлин посмотрела прямо на моего отца, а затем на меня.

– Смертный приговор – единственная чрезвычайная форма наказания, имеющаяся в нашей судебной системе, которая должна применяться только в случае самых вопиющих преступлений и только к самым ужасным людям, которых ничто другое на их преступном пути не сможет остановить. И никто настолько точно не подпадает под это определение, как Ноа Пи Синглтон.

* * *