Обреченная

К тому времени, когда настала моя очередь выставлять какую-то защиту, остался только один свидетель, да и то не слишком жаждущий выступать. Мой отец. Даже мой брат не удосужился прилететь на процесс. После двадцати пяти лет моего детства, отрочества, отличных оценок, хирургической операции, жизни без единого штрафа за превышение скорости или вождение в пьяном виде, мой отец оставался единственным человеком, который пожелал, пусть и не от чистого сердца, слезно рыдая, выступить на моей стороне. Может, он хотел это сделать из чувства вины или просто потому, что это было правильно. Я не знаю. Я знаю только то, что я не позволила ему говорить. Я отказалась представлять любое смягчающее свидетельство. Я отказалась выдвигать любую защиту репутации. Меня признали виновной. Незачем было продолжать этот фарс.

В перерыве, незадолго до того, как моему отцу надлежало выступать, он подошел ко мне. Зашел прямо в конвойное помещение и стоял там молча. Его верхняя губа подергивалась не в такт морганию.

– Ты ничего не хочешь сказать? – растерянно спросил он. – Ты не хочешь отстаивать свою жизнь?

Первым словом, пришедшим мне на ум, было «бессилие». А потом уже – «печаль».

– Зачем ты здесь? – спросила я. – Ты-то уж лучше всех должен понимать, почему я это делаю.

Калеб пожал плечами. Словно бы он столько хотел сказать, но ему вырвали язык.

– И всё? Ты всего лишь… пожимаешь плечами?

Отец провел пятерней по волосам, не мытым несколько недель. Под ногтями у него была грязь. И пятно на джинсах. Даже приходя в суд, человек должен озаботиться тем, чтобы вычистить грязь из-под ногтей.

– Ты не собираешься бороться? Мы можем выиграть, – сказал он уже громче. – Мы сможем это вместе. Я могу кое-что рассказать.

Моя правая рука обхватила разделяющие нас металлические прутья. Я пожала плечами.

– Теперь ты просто пожимаешь плечами? – снова спросил Калеб.

– Все должно было случиться именно так, – сказала ему я.

– Ты о чем?

– Мы оба знаем, что все должно было случиться именно так, пап. Мы оба это знаем.

Мои руки извернулись в наручниках в поисках моего бриллиантового браслета.

– Ты не станешь подавать апелляцию? – спросил отец.

Я покачала головой.

– Нет.

– Ты действительно не будешь подавать апелляцию? – снова спросил он. – Почему?

– Я не знаю, – вздохнула я. – Я думаю… я не знаю. Мне кажется, если я выиграю дело, будет казаться, что она погибла зря. Понимаешь?

Калеб кусал нижнюю губу, раздувал ноздри и выглядел как карикатура на психа. Это я сделала такое с ним. Так что не надо мне больше ничего делать, понимает он это или нет.

– Я сказала себе, что буду бороться во время процесса. Но теперь всё. Я проиграла.

– Всё? – переспросил отец. – Еще ничего не потеряно, куколка.

– Это конец.

Он было нервно рассмеялся, но ему помешало застарелое напряжение.

– Хорошо?

Отец кивнул, медленно отцепил руки от решетки и уронил их, потом отер с них влагу о джинсы. Он даже не посмотрел на меня.

– Прости меня, Ноа.

Я ждала этих слов с первого дня нашей встречи. И теперь я их услышала.

А затем я сказала ему, чтобы он не выступал в мою защиту.

* * *

^{Сентябрь}

Дорогая моя Сара,

Твой отец умер через несколько месяцев после того, как был вынесен приговор Ноа. Я думаю, его сердце не выдержало потери. Он продержался достаточно долго, чтобы увидеть, как свершится правосудие, а потом просто умер во сне. Я нашла его в постели в пятницу утром. Его бифокальные очки были у него на носу, роман Филиппа Рота открыт на середине. Какой именно роман – не помню.