Обреченный

К этим чистым поцелуям с их пьянящей необязательностью и легкостью, на сцену хлынула толпа. Пары заполнили все свободное пространство. Те, кто прошел круг, два или три, не хотели покидать сцену. Они без устали сплетали руками живой коридор, проходили через него, кружились, становились на колени, и так до бесконечности, до одури, если, конечно, от этого могло стать дурно. На сцене теснились и толкались, не причиняя друг другу неудобств, знакомые и незнакомые юноши и девушки, люди более взрослые, где были жены и мужья, матери и отцы, встречались бойкие, загорелые до черноты бабульки и лысые седобровые старцы; мельтешили, путаясь под ногами, малолетние девчушки, которые мальчиков еще не признавали, а пацаны, которых еще не признавали, скакали в толпе по одиночке, переползали живой коридор на животе, кувыркались, всем мешая, но не вызывая ни у кого раздражения. На переполненной стремянке все еще пытались пробиться на сцену сотни желающих влиться в хоровод счастливчиков, но сцена больше не могла вместить людей, самые увлеченные и неосторожные сваливались с нее на руки ликующих зрителей, но сразу же, как незаконно лишенные своего блага, пытались вернуться на белый квадрат, в этот импровизированный, пришедший из средневековья рай. И тогда танцовщица, затеявшая этот танец, устремилась к стремянке. "Дорогу! Дорогу!" — кричала она, и ее слушались. Страждущие как горох посыпались с лесенки, сразу догадавшись, что нужно делать: хватались за руки, вытягиваясь в цепочку. Долговязого взяла за руку маленькая девочка в синей юбке и розовой майке; ее — бритый наголо атлет, голый по пояс, с крупной цепочкой на шее; за ним двое разнополых хиппи в рваных джинсах, с кожаными шнурками на головах; полная мулатка с пышной шевелюрой черных завитушек; пожилая тетка в спортивных брюках и белой майке с надписью "adidas"; длинноволосый странник со своим вечно пустым холщовым мешком на плече; высокий и сухощавый мужчина в сандалиях на красных носках, голубой рубашке с галстуком и в белой кепке; коренастый солдат в пятнистой куртке, под погоном которой была просунута смятая кепи; снова полная тетечка; за ней бежал Стас; его за руку держала Даша…

Со сцены лился пестрый поток людей, в лучах прожекторов плясала пыль, цепочка быстрым ручьем вилась у привратных башен, втягивая в танец все новых и новых людей.

— Я сейчас упаду! — крикнула Даша. — Давай хоть на минутку остановимся!

Не выпуская ее руки, Стас выбежал из круговерти и повалился на траву. Задыхаясь от бега и смеха, Даша опустилась рядом с ним.

Плясала уже вся площадь, и, не рискуя быть снова втянутыми в эту круговерть, Стас и Даша побежали к торговым рядам, где было сравнительно спокойно. У низкорослого, сложенного из булыжников и покрытого толстой черепицей порохового погреба они остановились и отдышались.

Перед ними на складном стульчике сидел торговец вином и переставлял с места на место глиняные кувшины. Губы торговца закрывали черные и пышные усы, он что-то бормотал или же в унисон напевал мелодию, разносившуюся по крепости.

— Не желаете прохладиться, молодые люди? — спросил он, увидев Стаса и Дашу, и протянул им два кувшина.

Стас взял их — холодные, легкие и, как показалось, хрупкие, повертел в руках, рассматривая глиняные пробки, залитые сургучом. Он нащупал конец бечевки, потянул ее вверх. Пробка выскочила из горлышка.

— "Изабелла", — сказал торговец, сделал паузу, ожидая похвалы. — Урожай тысяча четыреста четырнадцатого года, когда была возведена башня Бернабо ди Франки ди Пагано, именитого и могущественного мужа, достопочтенного консула Солдайи.

— Какого года? — не понял Стас, отрываясь от горлышка и переводя дыхание, но торговец не стал повторять, а кивнул на Дашу, которая пила маленькими глотками, поглядывая на столпотворение у сцены.

— А вашей жене, по-моему, очень понравилось.

— По-моему тоже, — кивнул Стас, снова запрокидывая кувшин.

Глава 19

Он не мог ошибиться. Между привратных башен, среди круговерти танцующих Шелестов увидел каштановую копну распущенных волос Маслины и ее некогда белую, кое-как зашитую майку. Смуглый мужчина кидал ее из одной руки на другую, сверкал золотыми фиксами, разводил волосатые руки в стороны, выписывал ногами кренделя восточного танца.

Шелестов протиснулся сквозь жаркий и влажный заслон танцующих.

— Обреченненький! Миленьки-и-ий! — запищала Маслина и сразу же забыла про своего небритого напарника. — Куда ты подевался? Мы тебя искали!!

Она повисла у него на шее. От нее, как обычно, пахло крепким потом и куревом, но сейчас Шелестову этот запах показался почти родным.

— А я тут… — начал было Шелестов, но не знал, что еще сказать и развел руками. — Фестиваль. Отдыхаю… Тебе тут нравится?

Маслина поморщилась:

— Безвкусица! Содом!

— А мне показалось, что ты как раз о таком и мечтала…

— Ты меня убиваешь, Обреченный! — перебила его Маслина. — Ну, посмотри, посмотри кругом! Это же фарс! Люди просто пьяны, а эти дурацкие поцелуи символичны… Но не будем о грустном! Знакомься, это Эдик.