Обреченный

Мансур никогда не роптал на свою судьбу. Он, как ему казалось, довольно хорошо понимал мудрость и тонкость предопределения (в той мере, в которой человек вообще способен это понять), и поэтому открытых вопросов на этот счет у него не было. Было лишь то возможное понимание, которое мерно уходило в область высшей, скрытой от человеческого разума, тайны. И он довольствовался этим пониманием. Так что, вряд ли это решение отправиться на войну – есть бегство к спасительной смерти от уготованной ему доли в жизни. Но, спрашивал он себя, пошел бы он на это, если бы в тот вечер к нему домой не ворвались полицейские? Нет, отвечал он, и тут же оправдывал себя, говоря: «Но разве я еду туда от безысходности? Разве нет у меня возможности поехать в другое место?». Безусловно, такая возможность у него имеется, а значит, едет он на войну не от безысходности. «Но, – не унимался внутренний голос, – ты же мог и не поехать, если бы Вика пожелала с тобой остаться? Ты в глубине души понимал, что она может поколебать твое решение». – «Да, осознавал, черт возьми! – отвечал он этому неслышному голосу внутри. – Но ведь я тут две недели проторчал, так с нею и не связываясь, именно потому, что осознавал эту слабость. К тому же, если бы мне тогда удалось связаться с Салманом и выехать из этого города, я так ей и не позвонил бы. Так что, нету повода сомневаться в чистоте и искренности моих намерений!».

Внутренний голос замолчал. Но Мансур был взволнован и не находил покоя. Мысли и сомнения распирали его изнутри. Он не знал, что ему делать, как быть, какое решение будет верным в сложившейся ситуации. Он запутался. Он ненавидел жизнь и любил ее, ему не хотелось ни жить, ни умирать. «Кто ты такой? – спрашивал он себя, шагами меря комнату. – Скажи мне, что ты такое? Может ты, – отвечал он себе, – пребывающий в нерешительности жалкий трус, в котором, однако, достаточно гордости, чтобы боязливую сущность свою презирать, – силою воли вызванным чувством собственного достоинства идя ей – сущности этой чертовой – наперекор? Или ты есть нечто иное?

Он ходил взад и вперед и все думал и думал.

И все-таки, рассуждал он, жизнь – удивительная штука, которая предстает перед человеком с самой неожиданной стороны. Удивительны и мы, люди, что проживаем свои странные жизни в этом поразительном мире, – проживаем, исполненные непостоянства и колебаний. Мало кто из тех, кто себя знает хорошо, способен сделать выбор, до конца будучи уверенным, что это раз и навсегда… Лишь смертью прекращается тот извечный бег в поисках лучшего в жизни, лучшего в этом мире, где в бесконечном круге очарование чередуется с разочарованием.

Тут, проходя мимо книжного шкафа, на полке, среди множества книг, он заметил одну, которая показалась ему особенно знакомой. Включил свет. Так и есть, это «Преступление и наказание» Достоевского. Он взял эту книгу. Первая мысль его была об Аслане из интерната, обещавшего ему, Мансуру, прочитать эту книгу до самого конца. Потом он вспомнил Амирхана, который однажды подошел к нему и спросил:

– Мансур, а если бы сейчас снова началась война, ты пошел бы воевать?

Мансур тогда, улыбнувшись, задал ему встречный вопрос:

– А почему ты спрашиваешь?

– Я в ютюбе видел ребят моих лет и даже меньше, которые сражались на прошедших войнах. И вот я задумался и спросил себя: будь я на их месте, пошел бы я или нет.

– И что ты на это ответил?

– Знаешь, – сказал он, после недолгих раздумий, – если бы сейчас началась война, я взял бы свой страх, проглотил бы его, или бросил бы на землю и растоптал, а потом пошел бы на войну… Я знаю, это было бы нелегко, ведь я люблю жизнь, люблю играть в игры разные, гулять люблю; мне хочется жениться, детей воспитывать, хочется посмотреть, каким я буду во взрослой жизни, чего добьюсь и все такое… Да, идти на войну, несомненно, было бы нелегко, но все же это было бы для меня гораздо легче, чем жить, постоянно думая о собственной трусости.