Обреченный

Только сейчас к нему пришло подлинное понимание того, что люди непостоянные и веселые привлекательны лишь в начальный период знакомства, на стадии легкого кокетства, волнующего флирта и манящего обольщения. Но по мере усиления ваших к ним чувств, то, что вначале казалось вам столь обольстительно прекрасным, начинает становиться камнем преткновения и точкой раздора между вами. Постоянство, думал он, есть душа и суть верности и доверия, ибо вероломство и предательство есть лишь отсутствие этого постоянства. Следовательно, ожидать преданности от человека, самой натуре которого чуждо столь важное в крепких отношениях качество, как постоянство, есть не что иное, как наивная глупость. Они другими увлекутся с той же легкостью, с которой увлеклись когда-то вами. И вы должны быть весьма глупыми, если считаете себя особенным.

Но упрекать таких людей за это их качество, в надежде, что они это осознают и станут другими, есть лишь двойная глупость. Ведь этот человек и вам когда-то понравился из-за его непостоянства и легкости отношений.

Мансур отвлекся от этого конкретного случая, и, словно ища в работе мозга отвлечение от душевных переживаний, постарался, путем логическим рассмотреть и понять смысл и всю манящую прелесть подобных отношений, которые, как правило, всегда заканчиваются не совсем приятным образом. Люди, думал он, раз за разом играют свои роли по одной пьесе, меняя лишь партнеров. Как только сцена – как правило, трагическая – заканчивается, они дают себе зарок, что больше никогда не будут играть в этом спектакле эту роль, что лучше жить одному, что так проще и легче; что за непродолжительной радостью чувственного влечения непременно следует боль разочарования и обиды.

Но не успевает представление заканчиваться, как они уже, сами того не вполне осознавая, стоят на подмостках театра жизни и вступают в ту же роль, но только уже с новым партнером, потому что всегда кажется, что с новым будет лучше, чем со старым.

Замкнутый круг, обрываемый только смертью. Нет, продолжал он размышления, это не может быть ни смыслом, ни целью, ни тем более радостью жизни. Слишком примитивно. Человек – удивительно непостоянное существо, и глупо требовать от него незыблемо вечных чувств, в надежде на бессрочно-крепкие отношения.

Эгоизм и тщеславие – удивительные качества человека, присущие чуть ли не каждому из нас. Нам приятно быть желанными даже для тех людей, которые для нас ровным счетом ничего не значат. Нас радует чувство восхищения нашими персонами даже тех индивидов, которых мы считаем ниже себя по достоинствам, и огорчает игнорирование нас даже младенцем, который еще не в состоянии не то что говорить, но даже понимать. Так, мужчина может быть равнодушен к девушке, он даже может ее не любить, а то и вовсе ненавидеть, но ему в любом случае доставит немалое удовольствие сознание того, что она сидит где-то в уединении и, думая о нем, тоскует по нему, и так же наоборот.

Да, он и сам собирался попрощаться с ней и уйти. Но уйти не к другой, в поисках более лучшей и комфортной жизни. И именно поэтому ее признание болезненно отозвалось в его душе.

Да и вообще, он даже начал сомневаться, хочет он от нее отказаться или нет. Ведь она могла поколебать его решение отправиться туда. Он только сейчас начал понимать, как сильно ее любит. А ведь любовь, пользуясь полнотою своей власти, имеет эгоистичное свойство обесценивать все, что не имеет к ней отношения.

В этом и состояла вся разница между сказанным ею и тем, что он собирался ей сказать. Вовсе не его тщеславие было задето ее признанием, а чувство. Одно дело, когда ты расстаешься с человеком, потому что так надо, понимая, однако, что он все еще к тебе не равнодушен. И совсем другое – когда человек, от тебя отвернувшись, по доброй свой воле уходит к другому. На душе его был тот неприятный осадок разочарования, который на миг делает безвкусным и серым всю окружающую действительность.

Но можно ли в самом деле ее за это винить? Ведь он знал, по личным наблюдениям и прочитанным по психологии книгам, что женщины, несмотря на всю свою эмоциональную уязвимость, по самой своей природе так устроены, что их волнует благополучие собственного потомства, пусть оно даже еще и не появилось на свет. Эта материнская жертвенность чувственным, особенно обостряется к двадцати пяти годам, когда разум, благодаря знаниям и опыту жизни, начинает доминировать над тем поэтическим чувством, которое в юности способно заглушить здравый смысл. Вот и Вика, руководствуясь – осознанно или бессознательно – этим материнским инстинктом, возможно, сделала свой выбор не в пользу Мансура.

Пока он сидел, перебирая эти мысли, из прихожей вдруг послышалось, как дергается ручка входной двери.

Дверь тихо отварилась, кто-то вошел, закрыл за собой дверь и, медленно стуча каблуками по ламинированному полу, зашагал в сторону гостиной, где сидел Мансур. После седьмого стука каблука по полу, в комнате воцарилась тишина еще более мертвая, чем она была до этого. Потом послышался запах – знакомый запах ее духов, разлившийся по всей гостиной.