Обречены воевать

Панорама будущего Китая, по Си, тоже «куется из железа». Его «китайская мечта» сочетает процветание и могущество, объединяя «мускулистое» видение Теодора Рузвельта и динамический «новый курс» Франклина Рузвельта. Она воплощает в себе насущные желания миллиарда китайцев: разбогатеть, обрести могущество и добиться уважения. Си нисколько не сомневается (во всяком случае, так кажется со стороны), что еще при его жизни Китай может реализовать все три желания, развивая свое экономическое чудо, воспитывая патриотизм граждан и не пресмыкаясь ни перед кем на международной арене. Пускай эти экстраординарные амбиции воспринимаются большинством наблюдателей скептически, ни Ли Куан Ю, ни я сам не поставили бы против Си. Как сказал Ли, «вновь пробудившееся ощущение величия судьбы является непреодолимой силой»[420].

«Снова сделать Китай великим» – это:

– вернуть Китаю господство в Азии, которым страна обладала до вторжения Запада;

– возвратить себе контроль над территорией «большого Китая», в том числе не только над Синьцзяном и Тибетом на материке, но и над Гонконгом и Тайванем;

– восстановить историческую сферу влияния вдоль границ страны и в прилегающих морях, чтобы прочие оказывали Китаю то уважение, которое всегда требовали великие державы;

– добиться уважения других великих держав при обсуждении глобальных международных вопросов.

В основе этих национальных целей лежит «цивилизационное» учение (даже вероучение), которое рассматривает Китай как центр вселенной. В китайском языке слово zhongguo переводится как «Срединное царство». В данном контексте под «серединой» понимается не просто местоположение между прочими соперничающими странами, а местопребывание между небом и землей. Ли Куан Ю в свое время так обобщил миропонимание, разделяемое сотнями китайских чиновников, которые просили его советов (включая каждого главу государства, начиная с Дэн Сяопина): они «вспоминают мир, в котором Китай доминировал, а другие государства, с ним связанные, подчинялись высшей власти и приходили в Пекин как вассалы, с данью»[421]. В этом нарративе возвышение Запада в недавние несколько столетий оказывается исторической аномалией, отражающей технологическую и военную слабость Китая в момент столкновения с могущественными имперскими силами. Си Цзиньпин пообещал своим согражданам, что такое впредь не повторится.

Мироустройство по-китайски

Как и подобает старейшей на планете цивилизации с непрерывным существованием, китайцы обладают уникально долгим чувством истории. Ни в какой другой стране современные руководители не объясняют политические решения «отсылками к стратегическим принципам на основе событий тысячелетней давности»[422]. В 1969 году, когда, к всеобщему изумлению, избранный президент Ричард Никсон назначил гарвардского профессора Генри Киссинджера своим советником по национальной безопасности, новый босс Киссинджера сказал, что намерен изучить возможность «открытия» Китая. Киссинджер посвятил академическую карьеру осмыслению европейской, а вовсе не азиатской истории. Осознав, что ему необходимо срочно пополнить багаж знаний, он начал с курсов по выходным, которые вел его коллега по Гарварду Джон Кинг Фэйрбенк, основоположник исследований современного Китая в Соединенных Штатах Америки. Если следовать Фэйрбенку, классическая китайская внешняя политика опиралась на три ключевых понятия: стремление к региональному «превосходству», навязывание соседним странам признания и уважения этого китайского «превосходства» и готовность использовать свое доминирование для налаживания «гармоничного сотрудничества» с соседями[423].

От Фэйрбенка Киссинджер усвоил, что «отвращение к физическому принуждению глубоко укоренилось в конфуцианском учении». Для Китая «военная сила всегда считалась крайней мерой». Фэйрбенк также объяснял, что китайская концепция международного порядка отражает принципы внутреннего управления страной. Процитирую классическую формулировку Фэйрбенка: «Китайцы склонны воспринимать свои внешние сношения как придание внешнего выражения тем же принципам тактического и политического порядка, которых они придерживаются внутри страны». В результате «международные отношения Китая выстраивались соответственно иерархически и не были равноправными»[424]. Китай подавлял инакомыслие и требовал от своих граждан склоняться перед властью центрального правительства, а от региональных соседей ожидал, что те будут простираться ниц перед Пекином.