Обречённые на мытарства

– Дык, по требованию Абрека загружали, с него и спрос чинить, ежели што…

– А ну, дай посмотрю, что за фрукты везёшь? – Кривошеев спрыгнул с коня, передал поводья солдату, подошёл вплотную к саням.

Заключённые лежали на спине, устремив неподвижный взор в небо. Один из них с трудом повернул голову в его сторону, и вымученно, но, как показалось Кривошееву, с ноткой нескрываемой радости, вдруг произнёс:

– Вот уж не ожидал, гражданин начальник, что Всевышний ниспошлёт мне ещё одну встречу с тобой.

Голос заключённого угас, он умолк и тяжело задышал, будто выполнил тяжёлую работу, после которой требовалась срочная передышка. И хотя этот голос был слабым и хриплым, Кривошеев безошибочно определил, кому он принадлежит. Брови начальника лагеря от удивления взлетели вверх, кожа на скулах натянулась до предела.

– По глазам вижу: узнал, – глухо проговорил заключённый с каким-то внутренним воодушевлением. – Значит, запал я тебе в душу со своими проповедями, значит, терзается она сомнениями.

Глядя на безжизненное тело в санях, Кривошеев не сразу нашёлся, что ответить. Он стоял и молчал с полминуты под этим ожившим вдруг дерзким взглядом, выражающим независимость и превосходство над ним даже сейчас, находясь одной ногой в могиле. Наконец, произнёс задумчиво:

– Да-а, не зря говорят: гора с горой не сходится, а человек с человеком даже у чёрта на куличках способен столкнуться нос к носу. Вот и мы с тобой, Марк Сидорович, свиделись в очередной раз.

– Можешь возрадоваться, Афанасий Дормидонтович, – усмехнулся Ярошенко. – Это последняя наша встреча. Ты добился своей цели.

– Какой цели?

– Неужели запамятовал?

– Да разве упомнишь всего? – небрежно ответил Кривошеев, однако попытался припомнить все свои слова, обронённые им на допросе Ярошенко в тридцать седьмом году, однако они не всплыли в его памяти.

– Ты обещал сгноить меня в лагерях, ещё во время раскулачивания, – насмешливо проговорил Марк, – через десять с половиной лет это у тебя получилось.

– Что-то не припомню я таких слов, – морщась, как от зубной боли, пробурчал Кривошеев, открещиваясь от обвинения. Потом, будто оправдываясь, добавил:

– Ты сам себя наказал, Ярошенко. Всё могло сложиться иначе, если бы…

– Если бы что?

– Если бы ты не противился завоеваниям революции, – как-то неуверенно закончил свою мысль Кривошеев.

– Революция принесла жестокость и насилие, разве мог я принять такие завоевания? – Марк нашёл в себе силы и приподнял голову. – Я был бы рад принять любые преобразования большевиков, в которых свобода, равенство и справедливость стояли бы у власти на первом месте.

Ездовой стоял поодаль, удерживая за поводья нервного коня, и с удивлением слушал разговор доходяги с начальником лагеря. Он никак не мог понять, почему всесильный «кум» уделяет столько внимания одному из доходяг.

«Неужели родственником приходится начальнику лагеря? – подумал солдат. – Или просто знакомого встретил?»

Его чрезмерное любопытство не ускользнуло от опытного глаза Кривошеева. Он тут же прикрикнул на него:

– Не видишь, что ли, конь разволновался?! Отведи подальше от кобылы! Вон к тому дереву!

Ездовой с недоумением посмотрел сначала на коня, потом на мирно стоящую кобылу. Не посмев ослушаться начальника лагеря, потянул за уздцы хозяйского жеребца в сторону, отвёл к дереву метрах в двадцати.

– Скажи, Марк Сидорович, ты по-прежнему веришь в существование Бога? – понизив голос, спросил Кривошеев, будто стыдясь ездового за свой крамольный вопрос.

– Моя душа туманом не окуталась, чтобы отречься от Господа. Вера в него здесь только укрепилась.

– Тогда чего же он не уберёг тебя от погибели? – ухмыльнулся Кривошеев. – Не дошли молитвы до него? Будь я на твоём месте – давно бы уже выматерил этого бога-призрака и забыл о нём навсегда. Зачем поклоняться ему, если он не помог тебе ни разу в жизни?

– Господь воспитывает душу человека, не ограждая его от зла. Я благодарен ему за избавление от дальнейших мучений, но тебе этого не понять, Афанасий Дормидонтович.

– Это почему же мне не понять?

– Потому что ты находишься на другом уровне бытия. Цель твоей жизни – злоба и коварство. Ты ведь, по сути своей, и не человек вовсе.

– Хм-м, а кто же я по-твоему? – нервно рассмеялся Кривошеев.

– Отрыжка дьявола. Ты весь покрылся слоем грехов, как гнилое дерево мхом. Соскребай, не соскребай этот слой – ничего уже не изменить. Дерево от этого не выздоровеет. Его остаётся только срубить, чтобы извлечь хоть какую-то пользу.