Обречённые на мытарства

– Вот даже как! – в глазах начальника лагеря на секунду вспыхнула ярость, но тут же угасла. Если бы он услышал эти слова от человека полного сил и энергии, он не смог бы сдержать себя, избил бы его в кровь, придя в исступление от дерзкого высказывания. Сейчас же Кривошеев поймал себя на мысли, что не способен ударить это беспомощное тело. Не было той злости и ненависти, которую он испытывал ко всякому, кто посмел его оскорбить. Напротив, появилось странное желание выслушать Ярошенко до конца, не взирая на нелестные эпитеты в свой адрес. – Ну-ну, продолжай, очень уж любопытно услышать последние слова библейского мудреца перед своей кончиной. У тебя, наверно, много слов припасено за щекой для меня. Что ж, выплюнь их, коли случай представился, облегчи душу.

– Мне больше нечего тебе сказать, Афанасий Дормидонтович, – вяло произнёс Ярошенко. – Да и к чему ворошить прошлое? Но вот один вопрос я бы, всё-таки, задал тебе напоследок.

– Валяй, слушаю.

– За какие грехи ты угодил сюда? Опять палку перегнул на службе? Чрезмерное рвение проявил? Или на этот раз от фронта сбежал?

– Отправки на фронт я не боюсь, и трусом себя не считаю, – со злостью отрезал Кривошеев. – Понадобится Родине – и рядовым на передовую пойду.

– А сейчас, надо полагать, такой необходимости ещё не настало? – подковырнул Ярошенко. – Контролировать каторжный труд врагов народа пока намного важнее, чем бить фашистов, верно?

– Ты, Марк Сидорович, не брызгай на меня ядовитой желчью, не пытайся усовестить. Напрасно стараешься. Я свой долг перед Родиной исполняю так, как требует того обстановка. Приказано мне построить железную дорогу – построю, чего бы это не стоило. Война закончится не сегодня, успею и дорогу построить, и фашистов поколотить. Моя совесть чиста перед партией.

– Чиста говоришь? Перед партией-то чиста. А перед теми невинными жертвами, которые прошли через твоё сито и уже умерли, так и не дождавшись восстановления справедливости? Или перед теми, кому предстоит умереть уже в ближайшее время? Сможешь ты оправдаться перед их родными и близкими? Здесь твоя совесть тоже чиста? А у самой партии совесть не помутилась за двадцать лет тирании?

У Кривошеева перекосилось лицо от ярости, ноздри раздулись, на скулах заходили желваки, но он опять сдержал себя. Не сразу собрался с духом, что сказать в ответ. Потоптавшись нелепо у саней, крепко сжимая в руках плётку, Кривошеев решил прекратить дискуссию, ушедшую в сторону от намеченного русла.

– Вот что, Марк Сидорович, – с раздражением проговорил, наконец, Кривошеев. – Ты не поп, а я не грешник, чтобы исповедоваться перед тобой. В одном ты прав: мы никогда не поймём друг друга. Прощай.

– Прощай, Афанасий Дормидонтович, – из последних сил тихо произнёс Ярошенко, тяжело задышав. – И помни: совесть – не двухсторонняя монета, у неё не может быть чистой и грязной стороны. Совесть не проявляется частями. Она у человека либо есть, либо отсутствует вообще.

Голова Марка в бессилии опустилась на дно саней, глаза медленно закрылись.

Словно кипятком ошпарили Кривошеева эти последние слова умирающего Ярошенко. Он вдруг почувствовал в себе какой-то нездоровый озноб, как при простудном заболевании.

«Чего ради пустился я в рассуждения с ним? – со злостью подумал он, шагая к ездовому. – Будто чёрт меня попутал остановиться у саней! И вот, нарвался в очередной раз на комплименты, твою мать! Как тогда, в поезде, с дедом. Один в один! Помнится, кто-то из заключённых сказал однажды: разговор может длиться всего минуту, а переваривать его потом придётся годами. Это кулацкое отродье зароют через неделю в мерзлую землю за зоной, а я буду вспоминать о нём очень долго. Да и забуду ли вообще, чёрт бы его подрал! Отрыжка дьявола! Покрылся слоем грехов, как гнилое дерево мхом! Надо же такое сказать?»

Ездовой, увидев, что начальник лагеря направился к нему, быстро потянул жеребца за уздцы, двинулся навстречу. Взяв от солдата поводья, Кривошеев вскочил в седло, резко рванул на себя уздечку. Удила врезались в лошадиные губы, жеребец от боли заржал и встал на дыбы. Кривошеев хлестанул его плёткой по крупу и на развороте гневно прокричал:

– Увози этих сволочей отсюда, пусть подыхают в бараке! И никакого им пайка больше не давать! Понял?!

– Понял, товарищ начальник лагеря… – растерянно пробормотал ездовой, но Кривошеев уже не услышал его голоса. Взбудораженный конь с места помчался галопом и за считанные секунды унёс всадника далеко от печальных саней.

…Марк Сидорович Ярошенко скончался от пеллагры на нарах барака для дистрофиков через неделю. Случилось это ранним утром 6 марта 1942 года, когда выползающее из-за горизонта багряное солнце принялось румянить утренней позолотой снежные поляны и стволы деревьев вдоль трассы железнодорожной ветки Коноша – Котлас.

Глава 19