Обрести себя

И сразу превратился в прежнего, ее родного Ионикэ, она мгновенно простила ему. Но вмешалась будущая невестка и все испортила:

— Что ты! Я хочу воспитывать своих детей сама, по книгам, по-современному.

«И откуда такие берутся?» — подивилась Лимпиада. Она видела прежде эту девчонку несколько раз мимоходом — ее прислали сюда после учебы, по распределению, акушеркой. Если бы Лимпиада предвидела, что им придется породниться, то хоть бы поинтересовалась, что за ягодка, откуда, чья. А теперь наводить справки было поздно. Ион, чтобы затушить готовую вспыхнуть ссору, прямо на глазах у матери обнял невесту.

— Чего спорить? Надо сначала, чтобы родились.

Глаза будущей жены сразу подобрели, она нежно глянула на Иона. Лимпиаде ничего не оставалось, кроме как смириться с судьбой. А ведь она совсем иначе представляла женитьбу Иона. Ей хотелось, чтобы все произошло в соответствии со старинными обычаями, а не так, с бухты-барахты, на скорую руку.

После свадьбы молодожены заняли горницу. Лимпиада осталась на кухне. Она не ссорилась с ними; все улыбались друг другу, ели вместе. Однако что-то оборвалось в ее отношениях с сыном.

Плохо, если человеку надоел свой очаг.

Лампа стала коптить сильней, надо бы протереть стекло. Но скоро должны появиться дежурные, у них есть фонарь, а лампу можно будет потушить. Да куда же они запропастились? Она высунулась из окошка, стараясь рассмотреть хоть что-нибудь в темноте. Вроде бы кто-то идет…

Пинтилий Прибягу мирно спал на повозке. Это был здоровый сон трудяги крестьянина, способного уснуть где угодно, хоть на вершине дерева! Приснилось ему, что огромная птица заманивает его в Девичью долину, он за ней гонится, вот-вот поймает, а она никак не дается. Присядет на камень, только он приблизится — опять отлетит немного. Так, заманивая, она залетела между скал, и Пинтилий оказался в тесном ущелье. Внезапно эти голые скалы начали сдвигаться и сдавили его. Вроде бы уже это и не Девичья долина. На верхушке одной из скал стояла Иляна, рядом с ней — покойный Максим. Пинтилий хотел приблизиться к ним, но боялся Максима, который, наверное, знал обо всем, что у него было с Иляной. А птица все кружилась над Пинтилием, зажатым камнями, и вдруг захохотала человеческим голосом. От этого хохота повеяло таким холодом, что Пинтилий мог замерзнуть; он стал шарить рукой вокруг, чтобы найти камень и прогнать проклятую птицу. Но скалы, окружившие его, были гладкие, отломить хоть кусочек было никак нельзя. Между тем в скалах образовалась щель, в которую он провалился — вниз, к речке. Иляна, которая оставалась наверху вместе с Максимом, кричала, чтобы он купался, а Пинтилий никак не мог решиться войти в воду; потом залез, но обнаружил, что не разделся, а бредет по воде в сапогах и пиджаке. Тут вода исчезла, оказывается, вместо нее текла пшеница. И в потоке пшеницы купалась Лимпиада, совершенно голая. Какая-то сила гнала и его в этот поток; Лимпиада звала его, чтобы он лез поглубже. Сердце Пинтилия чуть не лопнуло от страха — его ноги зажала свернувшаяся кольцом змея, мимо него скользили жабы и ящерицы. Он захотел крикнуть, но и голос пропал. В ужасе он стал метаться, пытаясь освободиться, и уже когда полностью отчаялся, решив, что спасения нет, проснулся. Шея и спина онемели от неудобного спанья, на ногах он еще чувствовал холод змеи. «Господи, какие только нелепицы не приснятся! — сказал он себе, с облегчением поворачиваясь на другой бок. — Хорошо, что проснулся, а то умер бы от страха».

В это время он понял, что пробудился не из-за дурного сна — что-то потревожило его. Ему казалось, кто-то был рядом. Но хорошо, что все же проснулся. И Лимпиаду не упустил: окно сельсовета было освещено. Кто-то стоял там, выглядывая наружу. Все еще не угомонились люди, даже в такой час не покинули сельсовет! По всей видимости, у окна была какая-то женщина. Эти бабы прямо не выходят оттуда. Слишком много прав сразу дала им Советская власть. Нет чтобы заниматься своими делами, бродят без толку по деревне, толкутся в сельсовете. Из-за них, из-за чертовых баб, если хорошенько вникнуть, Пинтилий мерзнет здесь целый вечер. И тихий бадя Пинтилий в душе разбушевался против всего женского рода. Уже совсем было собрался встать и, преодолев нерешительность, идти к Лимпиаде, как у забора послышались шаги. Кто-то прокрался сюда, под навес, где дремал Пинтилий, и притаился в тени. Странно, — чего надо было лезть через забор? Лезть ночью через такую высокую ограду, когда есть ворота? Тем более непонятно, что пришелец от забора до навеса двигался крадучись, чуть ли не ползком. Может, вор? Может, хочет стащить плуг или борону? Пинтилий растерялся, не зная, что предпринять. Кашлянуть, чтобы дать знать о себе? А вдруг это такой злодей, что не побоится, трахнет тебя по башке чем-нибудь — и поминай как звали. Эх, нерешительность, она никогда не приводит к добру! Надо было кашлять, когда тот еще только двинулся от забора, сразу бы все и выяснилось.