Обрести себя

Семья Ольгуцы жила в деревянном двухэтажном доме. Этот дом напоминал казенный барак. Лестница была залита водой, обмерзла. Наверно, носят воду в ведрах, поднимаясь на второй этаж, расплескивают. У входа две женщины в валенках и ватных телогрейках, лузгая семечки, увлеченно обсуждали какие-то свои дела. У них он спросил, тут ли живет Ольгуца, чтобы самому услышать ее имя и убедиться, что это не сон. Женщины с любопытством окинули его взглядом, указали на одну из дверей в конце коридора. Сердце учащенно забилось, лицо загорелось.

Ему почему-то захотелось тут же повернуться, уйти. Но он уже не был властен над собой и, сдерживая неприятную дрожь, постучал в дверь. Постучал так обыкновенно, будто не было за спиной столь долгого ожидания, многих тысяч километров в пути. Из комнаты донеслось: «Да». Голос будто бы незнакомый. Дверь скрипнула, Илиеш вошел. Сидя возле дощатого, некрашеного стола, Ольгуца причесывала белокурую девочку, по виду первоклассницу.

— Мать ты моя! — прошептала испуганно Ольгуца, словно увидев среди бела дня привидение.

Девочка недовольно пискнула, — видно, Ольгуца неловко потянула ее за волосы. Гребешок упал к их ногам. Девочка глядела на пришельца, не понимая, что происходит.

— Позови бабушку, — сказала ей Ольгуца суровым голосом.

Девочка захныкала, что ей пора в школу, а она еще не причесана. Голос Ольгуцы сильно изменился, огрубел, стал похож на мужской. Когда девочка вышла, она неласково спросила:

— Зачем приехал?

Он и сам себе задавал теперь, стоя в дверях, тот же вопрос. С первого же взгляда он понял, что произошло непоправимое, что дорога сюда была бессмысленна, что его надежды рухнули. Женщина, стоявшая перед ним, ни малейшим движением, не выразила радости. Скорее наоборот — в глазах мелькнули ненависть, неприязнь, досада. И он сам не чувствовал потребности подойти к ней, обнять.

В это время дверь с треском распахнулась, в комнату влетела Ольгуцына мать, Агафья; ее позвала девочка. Еще за порогом она воскликнула:

— Где он?!

А увидев Илиеша, застыла, прижимая к груди кирпич хлеба.

— Матерь божия, царица небесная, — прошептала она разочарованно, — думала, Родион приехал…

Родион, младший брат Ольгуцы, служил в армии.

Илиеш пожалел, что принес такое разочарование старушке. Вот ведь идиотское положение! Он лихорадочно искал выхода из тупика, в который так опрометчиво попал. Его обступили незнакомые женщины, соседки Ольгуцы по общежитию, стали расспрашивать его о сельских новостях.

— Да я из армии приехал, а в Валуренах еще и не был.

— Может, тебя накормить? — спросила Ольгуца, забирая из рук матери хлеб.

Он не чувствовал голода, но чтобы не подумали, что он ломается, сел к столу, не снимая шинели. Девочка спросила:

— Где моя чернильница?

Ольгуца раздраженно накинулась на нее.

— Не морочь мне голову, иди так!

Она была недовольна, это увидел бы и слепой. Агафья, желая, видимо, предупредить Илиеша и намекнуть, чтоб не очень засиживался, начала объяснять:

— Ольга вот недавно замуж вышла…

— Хорошо сделала, — перебил ее Илиеш. — Все девушки когда-нибудь выходят замуж.

— Хорошо или плохо — один бог знает.

Старушка говорила с видом благочестивой покорности судьбе. Ольгуца, видно, сама не понимая, что делает, сперва поставила на стол сковороду с жареной картошкой, потом отнесла ее обратно на плиту. Старуха неодобрительно заметила:

— Обалдела, что ли? Подавай на стол, — и сама, вывалив картошку из сковороды в тарелку, поставила ее перед солдатом.

Между прочим, никто не предложил ему снять шинель. Старуха села рядом, вполголоса, чтобы не услышали соседи, спросила:

— Тебе не писали из села, как там, не слышно про нашего изверга? Может, Лимпиада что писала?

Ольгуца пригвоздила ее гневным взглядом.

— Откуда ему знать, ведь он из армии. — Повернувшись к Илиешу, пояснила: — Об отце спрашивает.

— Как бы сюда не привезли, — пояснила Агафья. — Прости, господи, что гневаю тебя, но сами знаете, какой он человек… Уж очень хочется пожить без него, хоть несколько лет.

Илиеш, так и не посмевший раздеться, жевал картошку, она была совсем безвкусной. Девочка наконец ушла в школу. Ушли и соседки, не дождавшись от Илиеша никаких новостей. Ольгуца застыла у печки, сложив руки под фартуком. Она смотрела в окно, стекла которого были покрыты слоем льда. Что ей мерещилось там, за этим стеклом? Кто ее знает. Может быть, ей виделись холмы и долины Валурен? Может быть, ей представлялась Макушка земли и она слушала, как шелестит там трава? Зеленые глаза Ольгуцы потеряли прежний блеск и ясность. Ее прекрасная коса сейчас была скрыта под клетчатым платком. Говорила одна Агафья, она обрадовалась, что нашла слушателя и собеседника.

— Так, говоришь, в Прибалтике служил? Там тоже холодно?

— Нет, там больше туманы, дожди, сырость.

— В Архангельске, где служит Родион, говорят, холодно.

— Севернее, вот и холодно.

— А здесь не так уж и плохо, жить можно. Земли много. Лето вот короткое, а так ничего. Помидоры не успевают как следует вызревать. А мне лишь бы помидоры, больше не надо ничего.

— Да помолчи ты, мама, — одернула ее Ольгуца.