Обрести себя

Харш, харш… Серп с трудом перерезает стебли. Перед глазами только мелькание кукурузы, делянка кажется бесконечной. Ладно, он сам управится, нечего матери тащиться сюда. Ведь летом-то она сюда ни разу не заглянула, чего же ей искать теперь? Конечно, с курами и утками ничего бы не сделалось, если бы денек и побыли голодными. Да не в этом дело. Мог бы и Чулика подбросить им пару пригоршней зерна. Просто Илиеш не хочет этого, у него тоже есть гордость. Раз мать не выходила в поле при отце, то почему она должна это делать, когда он сам стал вести хозяйство? И так она недовольна им, ворчит, что растет неслухом. А ведь он с тех пор, как занялся жатвой, даже в клуб не заглядывал. Теперь только зимой можно будет ходить. А к весне он вступит в комсомол.

Харш, харш… Кукурузные стебли не поддаются, но деваться им некуда, валятся на землю. Что-то серп плохо берет. Наверно, надо подточить. Скорей бы Ион возвратился с курсов трактористов, научил бы. Неплохо деда Тоадера Мунтяну попросить наточить серп. Да как-то неудобно, подумает: верзила, а не умеет сделать такого пустяка. Только опозоришься.

Внезапно Илиеш уловил далекие звуки, похоже, кто-то называл его имя. Ветер, ничего не разобрать. Он распрямил спину, сбил кепку на затылок. Наверное, показалось, никого нету. Но… нет, снова кто-то в отдалении прокричал:

— И-ли-е-еш!

Держа серп на плече, он вышел из кукурузы, огляделся. Да, не так уж много осталось работы. Кто же все-таки зовет? Он посмотрел из-под ладони в сторону села. Внизу, у подножия кургана, какая-то женщина махала рукой. Присмотрелся — узнал крестную Лимпиаду. Он хотел спуститься к ней, но она закричала что-то, указывая рукой на Вьюна. Что, и его взять? Понятно.

«Какой-нибудь наряд», — подумал Илиеш. Вчера слышно было, что собираются вывозить камень для ремонта дороги. Только он никуда не поедет, пусть и не надеются. У него еще столько дел. Вьюна, конечно, можно дать на пару дней. А сам он не может — зима на пороге.

Подойдя к Лимпиаде, он сразу решительно сказал:

— Можешь сердиться, что хочешь делай, но я никуда не поеду.

Она притянула его голову к своей груди.

— Глупенький. Никуда ехать не надо. Пойдем к нам.

— А кукуруза?

— Потерпит еще.

Лимпиада таинственно улыбалась.

Дверь в сенцах была не заперта, комната пахнула навстречу приятным теплом. Только сейчас Илиеш начал чувствовать, как болят его натруженные руки… В комнате на лавочке у окна сидел мужчина, опершись подбородком на руку. Вот он поднял голову — и Илиеш окаменел.

— Батя, — выдохнул он еле слышно, словно боясь, что от громкого голоса тот исчезнет, как сон.

Они шагнули друг другу навстречу, крепко, по-мужски обнялись.

— Батя, батя!.. — Других слов сейчас не было у сына.

Роман вытирал рукавом ему слезы, сдерживаясь, чтобы самому не расплакаться.

Успокоившись немного, Илиеш спросил:

— Почему ты так поздно? Все уже давно вернулись, один ты…

— Не мог, сынок, болел. Насильно задержали.

Теперь только Илиеш разглядел отца: бледный, щеки обвисли, глаза впали.

— А что случилось?

— Ты же знаешь, я пограничник. А на границе чего не случается.

— Ты писал, что был на венгерской границе. Неужели это правда?

— Да, был там, пока не получил пулю.

— От кого?

— Кто его знает? Стреляли. Они в меня, я в них.

— Но все же приехал. — Теперь Илиешу стало стыдно своих слез, он старался говорить серьезно. — Хорошо, что приехал.

А слезы текли по лицу, не унять. Словно это не тот Илиеш, который целыми днями на ветру, на холоде убирал кукурузу, мужественно отвергая помощь матери.

— У нас теперь Советская власть.

Роман прижал к себе сына.

— Знаю.

— Крестная Лимпиада работает в сельсовете.

— Знаю.

— У нас в хате живет маляр Чулика. Это который когда-то красил церковь… — И вновь слезы прервали речь.

Он уткнулся в грудь отца. Она была слабая и костлявая.

— Скажи ему, чтобы он ушел от нас.

Руки отца ослабли, дрожат.

— Ничего, уйдет. Еще есть время…

К ним подошла Лимпиада.

— Лучше о себе расскажи, Илиеш.

О, много можно рассказать отцу! Но тот не слушает, жадно курит, отвернувшись к окну.

Лимпиада попыталась его успокоить:

— Не порть себе кровь, Роман, перемелется — мука будет. Было бы здоровье да мир. Брось, не думай. Садись поешь.

Нет, не сел Роман за накрытый стол. Задумчиво глядел в окно. Приступы сухого кашля время от времени сотрясали его, потом он опять застывал, устремив взгляд вдаль.

Когда свечерело, тетка Лимпиада ушла в сельсовет, а они вдвоем стали строить на столе дворцы из спичечных коробков. Спички теперь дешевые, бери сколько хочешь. Илиеш тихо рассказывал о том, как убили Гаврилаша, как делили землю, какие кинокартины он видел. Потом спел отцу «Катюшу», которую недавно выучил.

Спать они легли вдвоем на печи, там, где обычно ночевал дедушка. Было слышно, как в сарае переступает с ноги на ногу Вьюн. Они лежали молча, отец ничего не спрашивал о доме. Илиеш тоже ничего не говорил. Раз отец не спрашивает, значит, надо молчать.