Обрести себя

— Вот придет Лиза, будет тогда тебе!

Лиза была для них и матерью, и отцом — умывала, стирала, латала, заботилась, чтобы они были одеты и накормлены. Мать же для них и не существовала. Плодовитая, как крольчиха, она видела свое назначение только в том, чтобы рожать. А как вырастить детей — это должно было, по ее мнению, распутаться само собой. Вечно тяжелая, хворающая, она двигалась по дому, совершенно безразличная ко всему. Дети поднимали, гвалт, переворачивали все вверх дном, исписывали стены углем, дрались, дергали друг друга за волосы — ее ничто не задевало, не выводило из спокойствия. Потонувшая в каком-то безразличии, она или сидела на печи со спицами в руках, делая вид, что занята, или часами стояла, положив локти на забор и глядя куда-то поверх домов и людей своими серыми глазами. Ходила она только в сельсовет за положенным государственным пособием для детей. Когда дети поднимали совсем уж невыносимую кутерьму, переходили всякие границы, она вопрошала пространство:

— Господи, да когда же придет эта девчонка, чтобы утихомирить их?!

Казалось, они с дочерью обменялись ролями. Во всяком случае, свои права мать подарила дочери. Иногда, увидев, что мать опять грозится подкинуть ей братика или сестру, Лиза, не выдержав, робко упрекала ее:

— И не совестно тебе? Ведь уже старая.

— Что делать, — отвечала Фрося, — это грешное тело меня замучило.

Никто не знал, где и с кем она зачинала своих детей. Это была ее тайна. Лиза иногда грозилась выйти замуж и оставить ее с детишками одну. Мать пугалась:

— Грех так говорить, Лизанька, ведь это твои братья и сестры.

— А рожать их без всякой ответственности — не грех?

— Каждый несет свой крест. Все от бога.

В последние годы мать стала чересчур набожной. Она боялась, что Лиза и впрямь уйдет от нее, и использовала бога как пугало. Но Лиза только грозилась, а на самом деле была далека от мысли оставить ее. Угрожала же она лишь для того, чтобы мать не относилась к ней, как к наивной дурочке. Кроме тяжелой работы ее давил еще груз стыда за мать, груз невысказанных слов и косых взглядов односельчан. Лиза, конечно, преувеличивала — все давно смирились с поведением ее матери, не удивлялись и не возмущались, когда в их доме раздавался плач новорожденного.

Не гадали даже, кто мог быть отцом нового отпрыска Фроси. Все равно ни на что другое она не годится — какой с нее спрос? А если даже какая-нибудь словоохотливая тетушка из-за отсутствия других новостей проезжалась по поводу новоприобретения Фроси, то Лизу это никак не задевало — весы деревни справедливы, и ее всегда взвешивали отдельно, с помощью других гирь. Лизу берегли, в глазах всей деревни она была доброй, послушной, разумной. Сожалели, что такой девушке не попалась другая мать — и все. Недремлющее око деревни опирается в своих оценках на конкретные факты.

Лиза не могла знать этих подробностей. Робкая по натуре, она еще и отгородилась от людей забором отчуждения, и этот забор с каждым днем становился все выше. Хрупкая, пугливая, как косуля, она не ходила ни в клуб, ни в кино, не встречалась с парнями. Если какой-нибудь вздыхатель преграждал ей дорогу, чтобы перемолвиться словом, она удирала от него, как от нечистой силы. И на работе она не становилась более общительной, никогда не находила предмета для разговора в обществе девушек, никогда никому не жаловалась и не высказывала ни на что свою точку зрения. Иногда девчата, собравшись после дойки у водоема, звали и ее:

— Брось ты эту лопату, а то повенчаешься с ней. Иди проветрись.

Ей и самой хотелось подчас посидеть среди них, только почему-то казалось, что зовут просто для приличия, и она сухо отвечала:

— Некогда, обойдетесь без меня.

Она все время боялась — вдруг кто-нибудь из них спросит, не забеременела ли еще раз ее мать. Сельские женщины в своей прямолинейности частенько бывают жестокими, как сама природа. Не зная меры, ненароком ударят словом больнее, чем камнем. Натурам более тонким приходится много терпеть от этой варварской правдивости.

Когда Лизе впервые сказали, что ее портрет поместили на Доску почета, она и не обрадовалась, и не удивилась:

— Пусть висит, раз так надо.

Однако звание передовика несколько усложнило ее жизнь, принесло с собой немало обязанностей, избежать которых было нельзя, как она ни увертывалась. То ее посылали на конференцию или на слет в районный центр, то назначали в комиссию по проверке итогов соревнования, то заставляли беседовать с каким-нибудь корреспондентом. В особенности злили приезды корреспондентов. По их мнению, это целая сенсация — совсем молоденькая девушка в течение небольшого времени добилась таких высоких показателей. Лиза в ответ на их вопросы молчала, но природа одарила их таким запасом ума и находчивости, что они готовы были дать ответ не только за юную доярку, но и за самого Юлия Цезаря.

— Что вас привело на ферму? — обычно задавал вопрос такой корреспондент и, видя, что она молчит, сам же отвечал: — А, знаю, вы с малых лет любите коров!

Лиза сжималась, как ежик, но бойкий газетчик не замечал этой незначительной детали.