Обрести себя

«А, вот оно в чем дело, — пронеслось в голове. — А я уже чуть не побежал брать председателя за грудки. То-то смеху было бы! Постой, а почему он послал именно ко мне? Неужели история Иляны дошла до него? Может, Гырля задеть меня этим хочет? Хотя вряд ли. А если так, то шутка глупая. Рада одно, а ее сын — совсем другое. И нечего смешивать ячмень с гусями». Арион, обдумывая, как отплатить председателю, спросил Раду:

— А для чего тебе подвода понадобилась?

Вместо нее ответил конюх Козьма:

— Кочевать желает!

— На месяц, не больше, — уточнила Рада.

Арион старался удержаться от смеха, но это не удается, смех разбирает его все больше и больше, он захлебывается, утирая слезы:

— Вот это да!

Рада покорно и терпеливо ждет, пока смолкнет веселье. Потом вновь невозмутимо продолжает:

— Дай подводу, бригадир. На месяц, не больше. Вернусь, любую норму выполню, вот тебе крест, ей-богу. Дай подводу, или не видишь — трава пробилась, а цыганский характер такой: не усидишь на месте, когда трава всходит.

— Вот что, — лукаво говорит Арион. — Председатель старше меня в чине, пусть он напишет бумажку, тогда я дам подводу. А иначе не могу.

Но отделаться от нее не так-то просто, она хватает его за одежду, плачет и причитает:

— Дай подводу, бригадир, ноги твои целовать буду! Отпусти, а то парень у меня высыхает, мощи от него остались, ветерком качает. Совсем его съела тоска по кочевке, дорожная печаль.

— Отстань ты от меня, — отстраняется Арион. — Видишь, солнце уже взошло.

— На то оно солнце, чтобы подыматься. Дай подводу, молиться буду на тебя.

— Как я могу тебе дать подводу, если ты не состоишь в колхозе? — Арион обрадовался, найдя спасительный ход. — Или хочешь, чтобы колхозники меня за это на вилы подняли?

— А Микандру на кого работает? На черта?

— Пусть он сам и просит.

— Нет, не станет он просить — гордый.

— Когда припрет, попросит. Может, он тебя послал?

— Я мать, неужели не догадываюсь, чего моему сыну надо. Думала, вы люди, поймете старую женщину.

— Лучше пусть тебе дадут машину, — зубоскалят конюхи. — Машин теперь больше, чем лошадей. Бери машину.

— Некогда мне тут чесаться, дело горит, — бросает через плечо Арион, вскакивает на свою бедарку, бьет Гнедого.

Оглянувшись, он видит, как стремительно изменилась Рада, — из жалкой и приниженной стала нахальной и злобной. Обрушив целый ушат сильных выражений на головы конюхов, она задирает юбку, достает из кармана семечки и направляется к выходу.

* * *

День только начинается. На холмах под солнышком высыхает роса. Долину разрезает белесая полоса Прута. Оттуда, от ракит, усеявших берега, доносится голос кукушки, методично повторяющей одно и то же. Вверх-вниз движутся жаворонки, словно раздумывая, куда направить свой полет — к земле или в небо. У дороги — одинокий куст мальвы с яркими цветами. Аромат полей настоян на подорожнике и зеленом щетиннике.

Арион отпустил вожжи, и Гнедой замедлил шаги. Так повелось издавна. После того как выедешь в поле, надо немного умерить шаг лошади, дать остыть заботам, привести в порядок мысли. После этого являешься в бригаду спокойный, очищенный от всего вздорного и случайного. Эти несколько минут покоя Арион особенно ценил, они давали ему силы на целый день работы. Гнедой ступает мягко, легко, боясь нарушить благодать утра. Сколько лет уже почти каждое утро везет Гнедой своего хозяина; нет такой горы, на которую они не поднялись бы, нет равнины, которую бы они не измерили вдоль и поперек. Иногда Ариона искушала мысль бросить бедарку и купить мотоцикл, как это давно сделали все остальные бригадиры, — очень уж старомоден его способ передвижения. Но он не переносит запаха бензина и выхлопных газов. Да и жалко разлучаться с Гнедым. Лошадь составляет частицу его молодости, и, какой бы трудной она, эта молодость, ни была, он дорожит ею. Расстаться с Гнедым — значит потерять эту сладкую дорожную истому, песни жаворонков, шелест травы, запахи полевых цветов. Расстаться с Гнедым — значит отказаться от этих необыкновенных минут, когда все вокруг доверчиво открывается тебе, и ты, забыв о всех печалях, сам становишься ясным и свежим, как это утро.

— Эх, Гнедой, не зря Еремия просится в поле, — внезапно обратился Арион к лошади.

Мерин в знак согласия закивал головой и всхрапнул. Старенький стал Гнедой, еле держится.