Обрести себя

Корнел слегка обескуражен. Куда лучше было бы, если б она поняла его с двух слов. Но что поделаешь, таковы женщины: любят рассусоливать. Им надо, чтобы их одурманивали сладкими словами, вздохами, песнями. Он же ненавидит все это слюнтяйство. Для него главное в жизни — радиотехника и романы про шпионов. Может быть, поэтому и ускользнула от него Стэнкуца. Лизу он выбрал не случайно — не хотелось больше связываться с белоручками. Она кроткая, послушная. По крайней мере, такой ему казалась. Он давно остановил свой выбор на ней, да все не хватало времени объясниться. А еще хотелось проверить свои чувства. И вот теперь уже не смог сдержаться — открылся. А она, видите ли, хочет подумать. В самом деле или это только предлог, чтобы избавиться от него? Не везет ему с девушками. Все красноречие свое пустил в ход — а вот результат. Зато такой простофиля, как Ефимаш, кружит им головы напропалую, любую окрутит. Он же, и красивый, и умный, и честный, и статный, вынужден выслушивать «я должна подумать».

Лиза недоумевала: вроде ничего плохого не сказала, а он так расстроился.

Она робко спросила:

— Мне можно идти?

— Иди, — позволил он с некоторым запозданием.

Она неловко потопталась на месте, не зная, как надо проститься. В последнюю минуту он вспомнил что-то, остановил:

— Постой, один поцелуй, в качестве задатка.

Чтобы скорей избавиться от него, Лиза безвольно и холодно чмокнула его. От прикосновения к нему в груди что-то приятно вздрогнуло. Ужасаясь, словно совершила преступление, Лиза бросилась бежать, уже не заботясь, как это воспримет Корнел. Нет, она никогда больше не останется наедине с ним. Она ведь не любит его. Теплота, прихлынувшая к груди минуту назад, так же внезапно исчезла. Приближаясь к дому, она старательно несколько раз вытерла рукой губы, но ей казалось, что следы поцелуя все равно остались.

* * *

Начался сбор табачного листа, и дочери Ариона Карамана ложатся с луной и встают с петухами. Обработать гектар табака — дело нешуточное, даже если в доме четыре женщины. Все во дворе завешано табачными листьями, нанизанными на шпагат. Табак под стрехой, на стенах, на заборах. Дом не виден за зеленой бахромой, как будто это маскировка времен войны.

Несколько недель назад прошел хороший дождик и угодил в самое время. После него табак поднялся, как тополь. Такого буйного роста не помнят даже старики. Не успели собрать первый раз листья, как уж поспели новые. И такие, как лопухи. Иголка сгибается, когда нанизываешь их на шпагат.

Мадалина озабоченно щупала стены: сгниют от этого проклятого табака, который навешан так плотно, что не пропускает ни лучика солнца.

— Ничего им не будет, — утешает ее Арион, ища глазами место, где бы еще повесить табак.

Но жена настроена ругаться:

— Тебе, конечно, ничего не будет. А если стены покоробятся и облупятся — кому придется их мазать? Тебе? Как бы не так, все я, бедняжка.

— Девок заставь.

— Скорее от кошки цыплят дождешься. В поле еще так-сяк, работают. А дома и глину замесить не заставишь. И ты хорош! Другие как-то ухитрились, в своей усадьбе копаются. Мы же каждый божий день все в колхозе и в колхозе, с утра до ночи.

Воспользовавшись тем, что жена взялась за дочерей и ослабила бдительность, Арион успел повесить несколько низок табака на стену, выходящую на улицу. Но Мадалина давно подозревала намерение мужа и выскочила за ним как ошпаренная:

— Еще фасад не загадил своим табачищем! Сними сейчас же! А то разбросаю по двору.

Фасад дома — ее гордость, это лицо хозяйки. Чистая, гладкая, как зеркало, стена побелена с добавлением цикламеновой краски. Завалинка окрашена в серый цвет. Домик Караманов пленяет прохожих своим привлекательным видом. Ариону лучше не прикасаться к этому алтарю Мадалины. Пусть спасибо скажет, что позволила занять остальные стены. Но что делать, если табак может сгнить? Девушки нанизали его еще вчера при свете электричества. Арион задержался с утра разобрать и развесить низки. Дочери снова собирают табак, вот-вот привезут, а еще и этот не доведен до дела.

Мадалина разбушевалась. Услышала где-то, что стены портятся от табака, и словно очумела. Арион миролюбиво отбивается:

— Я думал, ты умная баба, а ты даже ссориться с мужем не умеешь.

— Как это не умею? — искренне удивилась Мадалина.

— Так разве сейчас время для ссоры, когда у меня земля под ногами горит? Мне в поле давно пора, а ты со мной в жмурки играешь! Там нельзя, тут нельзя. Вот влеплю пару горячих, потом будешь сама же жаловаться, что я плохой.

Это как-то даже не приходило ей в голову. Прожили жизнь вместе, иногда хуже, иногда лучше, но никогда он и пальцем не тронул ее. Словом мог обидеть, но руку не поднимал. Может, поэтому она так и расхрабрилась.

Черчел растянулся под акацией и, притворяясь спящим, ловит мух.

Перебранка хозяев его не касается.

— Я тебе говорила: не бери гектар! Где теперь сушить? Или пусть колхоз заботится о сушилках!

— А деньги-то ты любишь считать!

— Считаю. На вас не насчитаешься. Убери с фасада эту отраву. Убери, говорю! Или уже тогда и в дом заноси.

Напротив ворот остановилась председательская «Победа».