Обрести себя

— Ты все равно один не останешься. Он говорит, что пока нужно устроить тебя куда-нибудь на работу. У него есть знакомые на табачной фабрике. Так что тебе не о чем заботиться. — Она перекусила нитку и продолжала: — Хату я строила с Романом, прости его бог. И так как его уже нет, то тебе следует решить. Если кто-нибудь спросит тебя, говори, что ты был согласен. Собственно, тебя могут и не спрашивать, но говорю тебе так, чтобы ты знал…

Продать хату! Для него хата означала не только четыре стены, которые давали ему убежище. Дом означал для него гораздо больше. Это была часть его жизни, которой не могла коснуться даже война. Если бы хату и разрушила бомба, он восстановил бы ее из пепла на прежнем месте. Таков был обычай в селе, так поступали все, кого он знал, так должны были поступить и они. Продать хату значило продать колыбель, в которой ты вырос, шесток, за который держался, когда впервые стал на ноги..

Продать свои радости и горести! Ведь когда молодожены начинают класть стены, все село приходит помогать им делать кирпичи. А если кому-нибудь приходится продавать хату, то и тут село не остается в стороне. Если на это человека толкает нужда, то люди ему сочувствуют, а если он делает это с другой целью, то вызывает враждебность односельчан.

В голове кружился целый хоровод мыслей.

— Ну, скажешь так, Илиеш? — настаивала Ангелина.

— Я уже сказал раз, когда ты выходила за Чулику, но разве ты послушаешь меня?

— Ты злой, Илиеш! Не знаю, как ты проживешь на свете.

Ангелине и самой было трудно расставаться с хатой. Она знала, что в трудное время всегда хорошо иметь свой угол, куда можно укрыться, — он всегда ждет тебя. Скорее она продала бы землю. Только опять подходил фронт, и охотников на нее не находилось.

А Чулика все настаивал на переезде. Наконец Ангелина согласилась. Ее беспокоил только Илиеш. Боялась, чтобы он не выкинул какую-нибудь штуку. Но мальчик довольно спокойно принял известие. Правда, стал более резким, грубым.

Переезд в город соблазнял Ангелину, пробуждал в ней забытые желания. Село, где она загубила свою молодость, где она так и не нашла себе места, всегда казалось могилой. Здесь люди бились из-за куска хлеба. Этому было подчинено все. И она презирала односельчан. Роман не отличался от других. Он так прирос к земле, что оторвать его от нее было просто немыслимо. Его жизнь была жизнью земли, которую он обрабатывал. Он не знал капризов, в речах и в поведении был открыт и прям. Деньги никогда не служили ему средством для сколачивания капитала. Он вспоминал о них только тогда, когда нужно было приобрести что-нибудь необходимое. А Чулика — деловой человек. По его мнению, деньги — основа основ.

— Надо уметь жить с расчетом, — говаривал он, туго стягивая ремешки денежной сумки.

Он стал малевать не потому, что имел к этому наклонность, а из-за выгоды. Пронырливый и разбитной в делах, он никогда не тратил слов попусту. Хату он продал в мгновение ока, багаж отправил.

Илиеш вынужден был примириться с судьбой.

Табачная фабрика, куда устроили Илиеша, находилась в километрах сорока от Валурен. У Чулики там были знакомые. Он устроил пасынка с условием, что через полгода приедет за ним. Илиеш доставил удовольствие матери — безропотно согласился на все. Ангелина оставила ему два мешка картошки, семь литров постного масла и немного денег. Так как жалованье, которое ему полагалось, было небольшим, она обещала посылать ему ежемесячно несколько сотенных.

— Будь послушным, Илиеш. Не иди наперекор, не пререкайся. Ласковый теленок двух маток сосет, — поучала его Ангелина на прощание.

— Я не теленок.

— Никто этого не говорит. Боже, какой ты стал невыносимый!

— Хорошо, хорошо, иди, — сказал он, с любопытством оглядываясь вокруг.

Двери складов распахнулись, и оттуда вырвался целый рой девушек, спешивших в столовую. Он стоял рядом с матерью на белых, словно только что вымытых, ступенях каменной лестницы, которая спускалась к главным воротам. Чуть подальше в аллее разговаривали Чулика и Руга — человек, на попечении которого оставался Илиеш. Они, очевидно, кончили беседу, так как Чулика делал Ангелине знаки, чтобы она уходила.

— Я стараюсь ради тебя, Илиеш, — убеждала Ангелина сына. У нее болело сердце — он так расстается с ней. Будто каменный, даже не плачет.

— Хорошо, хорошо, иди! — повторил Илиеш.

— Говорят, Руга хороший человек…

Она поцеловала его несколько раз, затем потянула за собой, чтобы он попрощался с отчимом. Чулика дружески похлопал его по плечу:

— Пиши. Не заставляй мать переживать из-за тебя. У нее и так много горя.

— Я могу его шлепнуть иногда? — поинтересовался Руга.

Ангелина, как наседка, бросилась защищать своего цыпленка:

— Ни в коем случае! С ним нужно по-хорошему!

— Ну, если заработает, то… — начал было Чулика, но не договорил.

Руга весело рассмеялся, обнажив верхнюю челюсть и выставив напоказ крепкие, белые как снег зубы.

— Я шучу. Все будет хорошо. Не беспокойтесь.

Илиеш остался.