Обрести себя

Евлампия ушла в монастырь. Только христовой невесты из нее не получилось. Привыкшая к хорошей жизни, избалованная родителями, она не могла вынести пустоты и холода кельи и через год вернулась в родное село. Почти ни с кем не разговаривала, подолгу сидела дома, остерегалась людей. Каждое воскресенье регулярно ходила в церковь. Стала благочестивой и смиренной, всей душой ненавидела мужчин. Хоть монашки из нее не вышло, но монастырь все же наложил отпечаток на нее. Парни и девушки обходили ее стороной. Постепенно слухи о змее распространились, и село по-своему осудило ее. Все остерегались ее, как болячки. Казалось, накуковала ей кукушка остаться старой девой. Только однажды зимой кто-то привел к ним Сидора в качестве жениха, и она, не раздумывая, пошла за него.

Единственное, что ей хотелось, — это скорее уехать из села, где родилась. Вышла замуж потому, что так заведено — женщина должна иметь свое гнездо. Но она не терпела своего мужа и в душе желала его смерти. Потом появились дети, они походили на него. И если она заботилась о них, то лишь потому, чтобы люди не осуждали ее. Казаться доброй, в то время как ты злая, — бо́льшего проклятия не придумаешь. Евлампия уставала притворяться и приходила на кладбище побыть наедине с собой.

В семье свекра, где она думала царствовать, Евлампия не нашла, чего ждала. Не все Браду были такими, как Сидор. Особенно Роман, который уже с первых дней разгадал, что она носит в себе. Потому-то между ними возникла вражда, потому-то она ненавидела его. Пропалывая его могилу от сорняков, она шептала молитву за упокой души усопшего, думая, что если бы Сидору посчастливилось походить на Романа, жизнь ее повернулась бы совсем по-иному.

Шла война, земля стонала от страданий и несчастий, но ни одна бомба не могла вывести ее из оцепенения. Евлампия выпекала просфоры и прогуливалась среди могил. За то что она взяла на себя эту заботу, ее уважал отец Аввакум.

Когда человек переезжает на новое место, он обычно тоскует об оставленном, чувствует себя одиноким, все время ему чего-то не хватает.

Илиеш, напротив, на новом месте чувствовал себя прекрасно. Здесь он получил свободу. Никто не злил его. Работать пока не заставляли. Своего покровителя он видел только по вечерам. Поэтому никто не мешал ему любоваться красивыми окрестностями. Целыми днями он бродил по огромной территории фабрики. Его восхищал парк с прямыми аллеями, вымощенными камнем, гипсовые карлики по углам, изо ртов которых лились струи воды, чистой, как глаза Ольгуцы, живые изгороди из зеленого плюща, которые садовник Никита заботливо подстригал каждое утро, чтобы какая-нибудь веточка не вылезла выше других. Его очаровали цветочные клумбы, разбитые с необыкновенным мастерством, пихты с гранеными иглами, пахнувшими смолой. Все было новым, интересным. Такого он не видел никогда. Лежа в тени на скамейке и прислушиваясь к шелесту листвы или чириканью птиц в кустах, он жалел только о том, что в этом уголке земного рая, куда он случайно попал, нет Ольгуцы.

Даже розы тут были другие, не такие, как в Валуренах. У них сильнее аромат, пышнее цветы, живее краски. Между деревьями парка расстилался упругий ковер зеленой травы. А вместо свиней и кур здесь лениво разгуливала семья павлинов, которые ошеломили его своим радужным оперением. Павлины принадлежали господину начальнику и теперь остались под присмотром прислуги — господин начальник несколько месяцев назад уехал вместе с семьей и все не возвращался. Поговаривали, будто на его место должен приехать новый. Так сказал Илиешу садовник Никита.

Никита целыми днями горбился над своими цветами. Наверное, потому и стал сутулым. Вообще он был неразговорчивым, но иногда становился балагуром и шутником, в особенности с девушками-работницами. Он задевал их, шутливо одаривал именами цветов: Лилиана, Гарофица, Розмарица. Девушки любовно прозвали его «царем цветов».

Да, цветы были его стихией. Он ухаживал за ними чуть ли не с болезненным рвением. Его длинные, сухие, как палки, руки безошибочно, мастерски орудовали ножницами и садовым ножом. Илиешу нравилось глядеть на его работу. Он восхищался им издалека, удивлялся его искусству. А однажды осмелел, затеял разговор. Никита подозвал его поближе, спросил, кто он и откуда. Потом подарил цветок. До той поры Илиеш и не подозревал, что цветы требуют такого ухода. Те несколько кустиков цветов, что ежегодно высаживала Ангелина под окнами, росли без всякой заботы со стороны хозяев. Но разве можно было их сравнить с этими чудесными сгустками красок, выращенными руками Никиты!

Однажды, желая доставить удовольствие своему покровителю Руге, Илиеш подмел у него в комнатах и пошел к садовнику за букетом цветов. Никита опустил тяжелые веки и спросил недовольным тоном:

— Он тебя послал?

— Нет.

— Тогда почему?..

— Мне самому пришло в голову поставить их на стол…

— На стол? Дроби ему, а не цветов…

— Что? — Илиеш не уловил смысла его слов.

Но у Никиты не было желания повторять сказанное. Он обнял Илиеша за плечи, повернул лицом к вьюнкам, лукаво спросил: