Обрести себя

Через некоторое время они уже выходили из села, мимо огородов спустились в Девичью долину, к Смолите. Щербатый месяц еле освещал тропинку. Огромные валуны на склоне обрывистых холмов словно раздумывали, постоять им еще немного или сейчас покатиться к реке. Обрывистый склон зарос полынью и иван-чаем. Изредка проносились летучие мыши. Ольгуца держалась за голову, объяснив ему, что летучие мыши могут вцепиться в волосы. Он покровительственно обнял ее. Было бы совсем хорошо, если бы Ольгуца время от времени не напоминала, что ей пора возвращаться. Это раздражало Илиеша. Радостный порыв, который подхватил его в начале этой прогулки, исчез, появилось чувство разочарования и неудовлетворенности. От выпитого вина разболелась голова. Ночь потеряла свое очарование, даже журчание воды вызывало досаду.

Сидел рядом со своей Ольгуцей, а не испытывал никакой радости. Чуть раньше в груди было тесно от ласковых слов, предназначенных для нее, а теперь на ум приходило что-то серое, обыденное. Это состояние он объяснял лишь утомлением. Тут он уловил кусок фразы:

— Если бы отец знал…

— Да ты можешь хоть на мгновение забыть о нем! Отец, отец! Каждую минуту одно и то же!

Она в удивлении подняла голову. А он уже не мог удержаться:

— Просто надоело слушать! Сидишь со мной, а думаешь только о нем. Сколько можно! Хочешь, поговорю с ним? Хоть сейчас. Только не дрожи. Стоит тебе вспомнить его — и от страха умираешь. Или забыла, что и я есть на свете?

— Не знала, что ты такой смелый.

— Теперь будешь знать.

Он и сам толком не понимал, чего хотел, — отодвинулся от нее, растянулся на траве. Некоторое время лежал молча, прислушиваясь к крикам ночных птиц и журчанию воды в речке. Лохматые облака закрывали звезды. Ветер прошелестел в траве. Какое-то тревожное беспокойство мучило Илиеша. Ему не хотелось ссориться с Ольгуцей, размолвка вышла помимо его воли. Он несмело протянул руку, ища примирения, она сердито отстранилась. Спустя минуту он сделал еще одну попытку установить мир. Она снова с ненавистью оттолкнула его руку, резко встала, ни слова не говоря, направилась к дому. Он вскочил, заступил ей дорогу.

— Отойди!

— Ольгуца, если мы с тобой станем ссориться, кому ж тогда жить в мире и согласии? У меня, понимаешь, скверно на душе. Постарайся понять. Какой я есть, такой есть. Любила же такого.

— Слишком большая честь.

Еле-еле удалось хоть немного успокоить ее. Но примирение особого облегчения не принесло. В их отношениях появился какой-то холодок. Чтобы растопить его, Илиеш примирительно предложил:

— Давай искупаемся.

— Среди ночи?

— А что? Хорошо! В самый раз.

— Тоже мне удовольствие!

Если уж в Ольгуцу вселится черт, нелегко, его изгнать. Правда, она теперь хоть не стремилась домой. Но и особой радости не проявляла. Свернувшись в клубок, она сидела на берегу Смолиты, напоминая ежика в острых иглах. Илиеш пытался затянуть ее в воду — не вышло. Полез сам, уговорив ее подождать минутку. Ночная вода освежила его. Ольгуца, сидя на берегу, поторапливала — скоро утро. Чтобы не раздражать ее, он быстро окунулся несколько раз и вылез мокрый, зябко поеживаясь. В село они возвращались закоулками, боясь встретить кого-нибудь из сельчан. Пропели уже третьи петухи.

В верхней части деревни залаяли собаки. Не доходя шагов двадцати до гумна своего дома, Ольгуца остановилась:

— Отсюда пойду одна.

— Ну хоть до ограды провожу.

— Сказала — значит, так и будет. Спокойной ночи.

— Досадно. Повздорили из-за пустяка.

— Ничего, пройдет. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Он не посмел ее больше удерживать, чувствуя себя виноватым. Конечно, она вправе обижаться: напился, приплелся среди ночи да еще претензии дурацкие предъявляет. Разумеется, если бы не выпивка, все было бы иначе. Теперь поздно каяться. Оставалось одно — идти спать. День примирит их. Завтра все станет понятным, все будет хорошо. Он проводил ее взглядом, она растаяла в сумраке совершенно беззвучно: не мудрено — была босиком.

Шум донесся с другой стороны — гул голосов, рокот моторов, скрип тележных колес. Шум нарастал, и тишина рассыпалась, как стекло под ударом. Замелькали блуждающие огоньки, где-то заплакал ребенок, встревоженно залаяли собаки. Где-то вскрикнула женщина. Происходило что-то необычное. Огоньки стали гуще. Озадаченный Илиеш повернул в сторону сельсовета: там наверняка знают, в чем дело. Его торопливо обогнали люди. Он спросил прохожего:

— В чем дело? Что случилось?

— Кулаков поднимают, — отозвался тот, не замедляя шага.