Обрести себя

— Когда я буду петь про холод, ты стучи чем-нибудь, будто кто зубами лязгает от стужи, — и опять завел жалобным, тонким голосом. По представлению Сырге, у турок должны были быть тоненькие, бабьи голоса.

Его усилия не пропали даром — в доме послышался шорох, вспыхнул огонек свечи.

— Эй, гяур проклятый, верни мне мои камни!

Илиеш аккомпанировал, лязгая зубами и для пущей убедительности постукивая двумя камушками.

Внутри дома все замерло, только слабо светился огонек.

— Довольно, — шепнул Илиеш.

Но Сырге не успокоился, перевернул ведро, встал на него и заглянул в окошко.

— Ха-ха-ха! Молится. Иди посмотри.

Илиеш заглянул тоже. Якоб стоял на коленях и бил поклоны. Его губы что-то лихорадочно шептали. Время от времени он осенял себя крестом. Рядом с ним на полу, на матраце, спала его жена Нина, сон ее был крепкий, здоровый, песня «турка» не смогла потревожить ее. Илиеш пожалел двоюродного брата и решил прекратить эту комедию. Он поднял камешек и бросил в окно, желая дать знать Якобу, что тут они с Сырге. Однако когда камешек ударил Якоба по плечу, тот в ужасе принялся тормошить жену. Нина — прямая противоположность Якобу, с ней шутки плохи. Сырге с Илиешем успели скрыться, прежде чем она вскочила с постели. Сырге умирал от смеха — ну и позабавились, будет о чем порассказать завтра ребятам! То-то посмеются над незадачливым Якобом!

Илиешу было почему-то грустно от этой ночной проделки. Он равнодушно простился с Сырге и, замедлив шаг, поплелся домой. Нигде ни огонька, ни шороха, все спит мертвецким сном. Но ему не хотелось спать. Прошедший день был длинен и полон событий, так что расставаться с ним было жалко. Мысли медленно текли, думал сперва о судьбе Григория, потом задумался об Ольгуце. А Ион, наверно, вернувшись с мельницы, сам, в одиночку, разгружал мешки, бедняга. Вместо того чтобы помочь хоть немного родным, Илиеш бродит по гулянкам да морочит людям голову. Ольгуца конечно же обиделась — обещал прийти и не пришел. Теперь спит, ясное дело, спит, не будет же ждать до утра гуляку ухажера. Как это ни неприятно, но все же надо будет зайти к Истрати и хорошенько потолковать. Форменный террор — так мучить Ольгуцу! Нет, Илиеш Браду не позволит ему распускать руки. Между прочим, пора бы понять, что Илиеш не тот зеленый сосунок, каким его знали здесь в прошлом, а уже настоящий мужчина и может постоять за любимую девушку.

Вспомнилось, как когда-то в раннем детстве Илиеш позарился на виноград Истрати, вернее — даже не на виноград, так как он у Истрати был мелкий и кисловатый, годный больше для вина, — прельстил Илиеша молоденький горох, росший в конце этого виноградника. Илиеш очень любил стручки молодого горошка. Сколько приходилось идти мимо этого места, всякий раз аж слюнки текли. И однажды Илиеш отважился залезть туда, да, видно, уродился такой невезучий. Не успел сорвать десяток стручков, как между кустов увидел огромную фигуру Истрати. Как это он тогда не умер со страху! Надо сказать, что и до этого боялся Истрати хуже бабы-яги. Как говорится, опасность удваивает силы — Илиеш перемахнул через ограду, вылетел на дорогу и задал стрекача. Только пятки сверкали — так летел. А самому все казалось, что ноги плохо слушаются и Истрати вот-вот сцапает. Истрати в самом деле бежал изо всех сил. Когда поравнялись с колодцем, что возле Корна, Илиеш окончательно изнемог. Ноги заплетались, казалось, вот-вот упадет. Истрати, полагая, что добыча уже в руках, на минуту задержался у колодца — передохнуть, но, увидев, что мальчик опять улепетывает, в ярости одним движением сорвал с колодца журавль вместе с бадьей.

— Я тебя накормлю горохом! Сейчас ты у меня, дьявол, насытишься, аж брызнет!

Колодезный журавль в его руках казался легким прутиком. Он размахивал им над головой, делая саженные прыжки. Чувствуя затылком, что расстояние между ними сокращается, Илиеш мысленно уже прощался с жизнью. Добежать бы до леса, там-то Истрати не поймал бы его. Но лес был далеко, а силы мальчика иссякли. Кто знает, чем бы кончилась эта погоня, если бы бежавшие не столкнулись нос к носу с дедом Епифаном и Тоадером Мунтяну. Они встали перед Истрати, ухватившись за жердь.

— Остановись, человече! Не видишь — ребенок чуть дышит.

— Одним головорезом меньше будет! — не унимался Истрати. — Другим наука, чтобы не зарились на чужое добро.

Немало понадобилось трудов, чтобы успокоить разбушевавшегося хозяина крохотной делянки гороха. Тоадер придерживал Истрати, а дед Епифан подолом рубашки вытирал Илиешу слезы, потом с трудом разжал ему зубы и заставил выпить воды.

Больше года после этого Илиеш вскакивал во сне, кричал. А мимо дома Истрати его силком нельзя было заставить пройти. Куда бы ни шел, что бы ни делал, ему чудилось сзади тяжелое дыхание Истрати.

Если хорошенько поразмыслить, то и любовь Илиеша тянется тоже оттуда, с того злополучного гороха. Когда Ольгуца была маленькая, она, завидев Илиеша, дразнила его, забравшись на забор:

— Продаю горох! Зеленый горох!