Обрести себя

Винные пары мигом улетучились из головы парня. Раскулачивают, значит, местных богатеев, мироедов. Доброе дело. Он вспомнил, что все время в селе шли разговоры о создании колхоза. Осенью организуется колхоз, вот заранее и принимают меры. Устраняются те, кто ставит палки в колеса доброму начинанию. Конечно, кулачью не по нутру новый строй, живьем бы проглотили активистов Советской власти. Так что раскулачивание дело просто необходимое. Их надо нейтрализовать, чтобы не отравляли молодой организм республики. Все это продумали и организовали люди знающие и более башковитые, чем он, Илиеш. Его пока никто не звал, так что вмешиваться нет нужды. Ротозейничать он не любил — нет ничего хуже праздного любопытства. К тому же он в отпуску.

Дома было пусто. Ион еще не вернулся с мельницы, а Лимпиада — из сельсовета. В селе во всю глотку орали предрассветные петухи. Он лег спать, не зажигая света. Все тело болело, особенно ныли плечи. Он совсем забыл, что вчера выворачивал такие камни из земли. Думая об Ольгуце, не мог отделаться от угрызений совести. Щемило сердце от жалости к ней. Зря не добился примирения и допустил, чтоб расстались так холодно. Теперь уже три дня до отъезда, а они, глупые, еще ссорятся. И главное — беспричинно, не зная из-за чего. Неожиданно для себя он вскочил с постели, начал быстро натягивать брюки, гимнастерку. Надо непременно помириться, иначе все равно не уснуть. Но стоило лишь вспомнить об Истрати, как пыл приутих. Охота была с ним сейчас разговаривать. Нет, лучше подождать утра. Утро вечера мудренее. И неожиданно для себя он крепко заснул. Вопреки намерениям, спал довольно долго. Во сне ему показалось, что его окликает знакомый голос, он знал, что спит, делал усилия, чтобы проснуться…

На улице стоял белый день. Видно, вчера все-таки переборщили у погреба Иляны — голова тяжелая, мутит. Вышел умыться. У плетня Лимпиада о чем-то толковала с соседями. До него долетели лишь обрывки фраз: «Мешок бросил… На лестницу… А сам удрал…» Илиеш подошел поближе.

— Разбудили тебя разговорами? — встревожилась Лимпиада.

— Сам проснулся. А ты, крестная, не ложилась? Неужто с вечера на ногах?

— Как видишь.

— Тяжела ты, шапка Мономаха! Не дают спать председателю сельсовета. О чем тут речь? Какие там мешки, лестницы? Кто убежал?

— Истрати Малай чуть не убил одного солдата: сбросил с чердака ему на голову мешок пшеницы, а сам деру. Куда-то скрылся.

Тяжелое предчувствие вонзилось в сердце. Не слыша себя, спросил:

— А Ольгуца?

Лимпиада посмотрела на него как-то странно — и с упреком, и испытующе. По всему было видно, что ей не хотелось услышать этот вопрос от него, да еще здесь, среди односельчан. Но раз вопрос задан, надо отвечать.

— Ты спрашиваешь про их девушку? — Лимпиада говорила медленно, будто штамповала каждое слово. — Ее не оказалось дома. А когда пришла, то побежала на вокзал догонять свою мать, которую уже отвезли туда.

Один из соседей грубовато пошутил:

— Ты что, не мог ее немного подольше задержать там, в овраге, если хотел, чтобы она осталась?

Собравшиеся посмеялись над шуткой. А Илиеш, вместо того чтобы поставить наглеца на место, стоял, вытаращив глаза, потеряв дар речи. Откуда узнала деревня о том, что он с Ольгуцей был ночью на берегу Смолиты? Но вникать в это ему было некогда. Как был, неумытый, в старой гимнастерке, не говоря ни слова, бросился к станции. Однако поезд с раскулаченными уже ушел. Илиеш еще не терял надежду: может, Ольгуца опоздала на поезд и вернулась домой? Утешая себя этим, помчался в деревню, с трудом сдерживаясь, чтобы не расплакаться. Этого только не хватало. По мере приближения к дому Истрати он все ясней сознавал, что идет туда напрасно — никого там нету, никто его не ожидает.

И все же шел. Двигался механически, без сил. Он был противен самому себе. Как ни плоска была недавняя шутка соседа, в ней был здравый смысл. Чего им надо было ссориться? Сидели бы до утра у Смолиты в Девичьей долине, и теперь не надо было бы измерять деревенские улицы, отыскивая ее след.

Усадьба Истрати была пустынна. Ворота распахнуты, исчезли занавески с окон, опустела собачья конура. И только куча конопляной костры возле трепалки напоминала о том, что еще вчера тут весело трудилась девчонка с зелеными глазами, неугомонными, как два весенних ручейка. Илиеш уселся на забор, как раз на то самое место, где сидела она вчера. Ногой он медленно ворошил кучу костры, это успокоило его немного. Проходивший мимо Сырге с сочувствием проговорил:

— Что, Илиеш, надули тебя? Остался без Ольгуцы?

— Вроде бы так.

— Тряпка ты, растяпа! В таких случаях нечего вола за хвост тянуть, обошел вокруг алтаря два раза — и все. А то Истрати из нее соки выжимал — и ей же за него отвечать.

— Думал службу закончить.