Обретая суперсилу. Как я поверил, что всё возможно. Автобиография

Каждый раз, когда я думал, что, возможно, готов начать писать, я сталкивался с тем, что не понимаю разницы между стилем и голосом писателя. Я чувствовал разницу, но не мог объяснить ее более или менее понятным способом. Рассказы Рэя Брэдбери звучали мягко и тепло, как осенние листья на лужайке, а рассказы Роберта Хайнлайна были резки и надежны, как стальные шестеренки. Они выражали то, кем были их создатели, их индивидуальный стиль.

Но был ли этот стиль тем же самым, что и их голос?

Ответ на этот вопрос пришел ко мне летом, в конце моего первого года в средней школе, когда я читал сборник коротких рассказов Г. Ф. Лавкрафта под названием «Цвет из иных миров». Прозу Лавкрафта можно хвалить за образность, цветастость, сюрреалистичность и способность унести читателя далеко-далеко от реальности, но она никогда не была утонченной. Лавкрафт обрушивается на вас очередями прилагательных и определений, совсем не заботясь о том, что кто-то может оказаться под их перекрестным огнем, выплескивает одну длинную фразу за другой, описывая инопланетные города как «циклопические конструкции зловещих рас» и используя такие слова, как «сквамозный», «тошнотворный» и многие другие. В поиске значений многих из них мне пришлось переворошить кучу словарей и справочников.

КАЖДЫЙ РАЗ, КОГДА Я ДУМАЛ, ЧТО, ВОЗМОЖНО, ГОТОВ НАЧАТЬ ПИСАТЬ, Я СТАЛКИВАЛСЯ С ТЕМ, ЧТО НЕ ПОНИМАЮ РАЗНИЦЫ МЕЖДУ СТИЛЕМ И ГОЛОСОМ ПИСАТЕЛЯ.

Его рассказы разворачивались в древних, покинутых городах, где согбенные (смотри словарь) существа передвигались, взгромоздившись (еще раз смотри словарь) на огромных чудовищ где-то глубоко под водой, а за ними из бесконечных космических далей наблюдали другие космические сущности, всю степень величия которых может понять лишь тот, кто взирает на них сквозь призму безумия.

Лавкрафт был настолько избыточен, что я вдруг понял:

стиль является шагом или переходом от одного слова к другому для создания мелодии, которая несет в себе образы, характеры, и устремляется непосредственно в мозг, создавая особый, искусный ритм, который можно замедлять или ускорять, в зависимости от настроения или замысла. Голос же – это то, чем является сам писатель, который стоит за элементами стиля: отношение, точка зрения, личность. Писатель может использовать разные стили:

жестко-нуарный, готический, а потом перейти к барокко, но каждый шаг в развитии содержания контролируется одним и тем же интеллектом. Стили могут приходить и уходить или использоваться разными авторами одновременно (так, Лавкрафт позаимствовал некоторые стилистические инструменты у Лорда Дансени и Артура Мэкена), но голос писателя всего один, собственный, уникальный.

Стиль – это одежда, а голос – тело.

В тот самый момент, когда я это понял, электрическая цепь внутри меня замкнулась и запустила двигатель в моей голове. Все отдельные знания о том, что значит быть писателем, вдруг соединились в одно целое, и все стало так ясно и понятно, что у меня перехватило дыхание.

Я отбросил книгу Лавкрафта в сторону, схватил блокнот и лихорадочно принялся за свой первый рассказ.

Слова выскакивали так быстро, что я не успевал записывать. Через несколько часов, едва дыша и в полном возбуждении, я закончил свой первый (очень) небольшой рассказ.

Но двигатель в голове не желал успокаиваться. «Еще один!» – приказал он мне.

Я принялся за второй рассказ и закончил его уже после полуночи.

Но и это был не конец. «Еще!» – требовал мой мозг.

Я не мог остановиться. Все нужные слова были здесь, со мной. Я мог использовать их в своем рассказе или пропустить, чтобы ими воспользовались другие писатели, но их поток казался неиссякаемым. Только на рассвете этот поток пошел на убыль, и я упал в кровать, чтобы проспать двенадцать часов.

«Что ЭТО было?» – первым делом подумал я, когда проснулся. Я чувствовал себя так, словно меня чем-то опоили. Но осознание случившегося было бесконечно более важным.

Первый раз за всю свою жизнь я действительно проснулся.

Весь остаток лета я провел в экспериментах. Я писал рассказы в стиле Лавкрафта, потому что его было легче всего определить. Кроме того, он был профессиональным писателем, и я думал, что именно так все и пишут.

Затем я прочитал рассказ Харлана Эллисона и подумал: «Нет, погоди, вот как надо писать», и сочинил рассказ в его стиле. Прочитав Брэдбери и Хантера Томпсона, я снова поменял стиль. «Все понятно, должно быть так все писатели и пишут».