Это единственный способ объяснить то, что, как только я вышел на Эф-стрит, из глубин сознания неожиданно поднялся пузырик мысли:
Я был так занят попытками понять, что бы это могло значить, что не заметил шестерых парней, переходивших улицу в моем направлении за полквартала от меня.
Едва я успел посмотреть на ближайшего из них, как получил удар кулаком в лицо.
Они сбили меня на асфальт и начали избивать ногами со всей силы. Я уперся спиной в забор и инстинктивно подтянул ноги к животу, чтобы защитить внутренние органы, и скрестил руки над головой. В доме напротив зажегся свет. Я закричал и позвал на помощь. В окне появилась фигура человека, который посмотрел на улицу, а потом отвернулся и выключил свет, предпочитая ни во что не ввязываться.
Избиение продолжалось. Один из них вытянул ремень с пряжкой, заточенной, как бритва, и использовал его как кнут. Перед глазами сверкнул нож и рассек мне ухо пополам. Я прикрыл рукой лицо, чтобы защитить его от ботинка со стальным носком и почувствовал, как хрустнули кости. Еще один удар пряжки обрушился на затылок.
Все вокруг было в крови. Я поборол инстинктивное желание бежать. Они
Ботинок ударил мне прямо в лоб, мир перевернулся, а потом ушел в густой туман. Я почувствовал, что теряю сознание. В этот момент у дома за моей спиной зажгли фонарь, и из калитки вышел хозяин. Ему показалось, что кто-то пытается угнать его машину, и он закричал, что сейчас вызовет копов. Мои мучители кинулись прочь.
Я лежал на тротуаре, весь в крови, то приходя в сознание, то снова отключаясь. Я смутно помню звуки сирен, чьи-то лица, размытые красные и синие огни, вращающиеся вокруг меня. Дальше помню ощущение парения оттого, что меня подняли на каталку, а где-то на границах поля зрения мелькали трубки капельниц и компрессионные повязки.
Откуда-то издалека я слышал голоса врачей скорой помощи.
– Черт, он потерял много крови!
У меня не получалось открыть рот, потому что челюсть была закрыта как-то неровно.
– Сколько крови? – наконец удалось мне задать вопрос.
Врач отвернулся и ничего не сказал.
Я был в шоке и весь дрожал, как в лихорадке.
Включив сирену, скорая мчалась по улицам, а врач докладывал по рации: «Множественные рваные раны, возможно, сотрясение мозга, правое ухо рассечено, сломаны кости правой руки, возможно, внутреннее кровоизлияние… Боже мой, еще минута, и они забили бы его до смерти».
Мир поблек и стал каким-то зыбким. Я закрыл глаза.
Врач дотронулся до моей руки:
– Не засыпай, пожалуйста, хорошо? Будь со мной. Какого ты вероисповедания? – спросил он меня.
– Никакого, – мне казалось, что я говорю во cне. – Не сейчас.
Меня везли в больницу, а я все думал о том, каким случайным было это нападение.
Наконец игла нашла вену, и мир потух.
Сиделка была первой, кого я увидел, когда открыл глаза.
– Как вы себя чувствуете? – спросила она, склонившись надо мной. – Вы хорошо меня слышите?
Я кивнул. Тогда лекарства еще заглушали боль.
– Я могу вам чем-то помочь?
– Ручка… бумага.
Она вышла из палаты, а потом вернулась с бумагой и ручкой. Моя правая рука была в гипсе, но я кое-как взял ручку, удерживая ее между указательным и средним пальцами, и на странице блокнота написал слова, которые позже станут первыми в одном из рассказов.
Но его еще только предстояло написать.
Я лежал и чувствовал, что вся та злость, что копилась во мне последние месяцы, превращается в куда более мрачную, разрушительную и всепоглощающую ярость.
Я потерял друзей, жизнь в домике общины, надежды и женщину, на которой, как я думал, женюсь, а вдобавок ко всему этому меня избили шестеро подонков;
я даже не знал кто они, эти ублюдки, которым так
«