Обретение надежды

Одного Горбачев не мог даже предположить, что Рита давно все знает о его болезни. Точно так же, как ни она, ни врачи не предполагали, что все знает он.

Заподозрив, а вскоре после операции убедившись, что Сухоруков и Минаева обманывают его, Григорий Константинович безропотно примирился с этим. Ну, а что еще им оставалось делать? Им, онкологам, потерпевшим поражение… Сказать правду? Кому она нужна — правда, убивающая быстрей и страшней, чем сама болезнь? Но Горбачев был убежден, что врачи лгут не только ему, а и его жене. И он терпеливо подыгрывал им, делая вид, что верит каждому слову. Он подыгрывал им, хотя поначалу это было и нелегко и непросто, а сам не переставал дивиться в душе, какая все-таки окаянная у людей профессия: знают ведь, что ты обречен, что умираешь ты — умираешь! — а шутят, улыбаются, глядя тебе в глаза, будто ты и не человек вовсе, а так — деревяшка бесчувственная… цирк!

Сухорукову это удавалось хорошо — привык, а вот Ниночке похуже — все-таки не совсем чужой, не первый год дружны.

Обостренным взглядом Горбачев подмечал то, чего никогда не подметил бы раньше. Вот он сделал вид, что отвернулся, и улыбка сползла с Нининого лица, словно перчатка с руки. Вот притворился спящим — и куда только улетучилась привычная бодрость из ее глаз. Он жалел Нину: выбрала бы ты себе работенку полегче, тут ведь не всякий мужик выдюжит.

Сколько раз яростный, протестующий крик раздирал ему горло, но Горбачев брал себя в руки и улыбался, когда улыбались врачи, только бы увидеть на Ритиных губах ответную улыбку. Откуда, ну, откуда было ему знать, что без Риты, без ее участия Сухоруков и Минаева никогда не смогли бы доиграть до конца спектакль, где на его долю выпала роль доверчивого простачка, которого все водят за нос?! А этот спектакль, скроенный из жестких правил медицинской деонтологии — специального морального кодекса врачей — и человеческого долга, нужно было играть до конца: кто, кроме Риты, смог бы обманывать Григория Константиновича дома, после выписки?! Как они могли не рассказать ей всю правду, если именно Рите предстояло поддержать его у последней черты, не дать искорке надежды, которую они раздували своей ложью, до срока погаснуть в черном колодце отчаяния.

Вскоре после того, как диагностическая операция подтвердила худшие опасения Сухорукова, когда с ясностью, не оставляющей даже тени сомнений, он убедился, что Горбачев обречен, Андрей Андреевич вызвал Риту к себе. Вообще-то поговорить с нею должна была Минаева, лечащий врач, но он видел, что ей это не под силу, и жалел — молода еще.

Конечно же, допусти Сухоруков хоть на миг, что нелепая случайность позволит Горбачеву узнать истинный диагноз, что он решит утаить свою беду от жены, — кто мог бы ему отказать в такой малости. Но он даже не подумал об этом: истории болезни хранились от больных за семью замками, а нелепые случайности тем и страшны, что предусмотреть их невозможно.

Как давно известно, благими намерениями вымощены дороги в ад.

Рита приехала в институт в середине дня. Поставила на площадке за воротами машину, прошла по широкой, обсаженной каштанами аллее к центральному корпусу, привычно поднялась в знакомый кабинет. Девочка-секретарь сказала, что Андрей Андреевич и доктор Минаева еще на операции, просили обождать. Рита придвинула к окну кресло, села, достала из сумочки сигареты. Кабинет у Сухорукова был маленький и тесный: обшарпанный письменный стол, заваленный синими папками с бумагами, приоткрытый книжный шкаф, диван с низкой спинкой, выгоревшие шторы, раковина умывальника в белом кафельном углу… Зачем я им понадобилась? Ниночка позвонила после операции: все в порядке. Может, ему стало хуже? Только этого мне и не хватало…

Рита познакомилась с Горбачевым еще студенткой: как-то поехала с участниками самодеятельности к шефам-летчикам, читала стихи Есенина, с этого концерта все и началось. Невысокий, рябоватый полковник целый год не давал ей прохода. Едва выкраивался свободный вечер, подкатывал на своей «Волге» к университетскому общежитию и торчал под окнами, терпеливо снося насмешки ребят и девчонок.

«Рита, опять твой дед прикатил!» — орал кто-нибудь дурным голосом, и все покатывались со смеху.

Вначале Рита злилась. Но Григорий Константинович смотрел на нее такими преданными глазами, в них было столько обожания и детской застенчивости, что злость проходила сама собой. Когда однажды, запинаясь и краснея, он предложил ей стать его женой, трезво обдумав свое положение, Рита согласилась.

Думать ей было о чем. Будущее не сулило ничего заманчивого: скучная однообразная работа где-нибудь в глухой сельской школке, кипы тетрадок, скупые заработки, чужой угол, длинные, одинокие вечера… Широкие плечи Горбачева были надежными, как каменная стена, Рита знала, что сможет укрыться за ними от любых житейских невзгод. Он любил ее, он готов был пойти ради нее в огонь и в воду, и это не могло ей не льстить. Ну, кто она такая по сравнению с ним? Обыкновенная смазливенькая девчонка, да сейчас таких — пруд пруди, Только и смотрят, как бы потеплее устроиться.