Обретя крылья. Повесть о Павле Точисском

Тронув Сергеева за рукав, Павел спросил:

— Кто этот буржуазный либерал?

Аким обернулся, безнадежно махнул рукой:

— Адвокат Лещинский, поклонник «легальных марксистов» — Петра Струве и Туган-Барановского.

— Туган-Барановского, автора «Русской фабрики»? Книга небезынтересная, чего не могу сказать о произведении Петра Струве. В Саратове довелось познакомиться с его «Критическими заметками к вопросу об экономическом развитии России».

Аким с прищуром посмотрел на Павла:

— Чем же вам не понравился Петр Струве, он ведь в лидерах у «легальных марксистов» ходит.

— Хотите знать? Хотя бы его полемика с народниками по вопросу развития капитализма в России. Мне показалось, ему это понадобилось, чтобы пересмотреть марксизм с позиций буржуазного экономиста. Струве и его сторонники считают разложение деревни результатом малоземелья и перенаселения. Капитализм в России? Однако слышите, о чем говорит этот последователь Петра Струве господин Лещинский? Надо признать-де культурно-историческую мощь капитализма, признать свою некультурность и пойти к нему на выучку…

Павел говорил громко, на них начали оборачиваться, прислушиваться. Аким взмахнул рукой.

— Какая точность, Павел! Вы повторяете то, о чем писал Владимир Ульянов, критикуя книгу Струве и всю сущность «легальных марксистов». — И, повернувшись к Лещинскому, резко произнес: — Надоели ваши разглагольствования о реформах! Неужели на самом деле считаете, что ими возможно изменить жизнь России? Холеное лицо адвоката передернулось:

— Убежден, это единственный путь, — снова зазвучал его хорошо поставленный голос. — Сама история России убеждает. Вы же знаете, к чему приводят революционные потрясения!

— Послушайте, господин Лещинский, — вмешался в разговор Павел, — с такими убеждениями кощунственно именовать себя марксистом.

— Простите, с кем имею честь?..

— С марксистом.

— Не знаю, простите, какой вы марксист, но повторяю: российский народ придет к социализму через реформы.

Павел нахмурился:

— Господин Лещинский, вам, либеральным буржуа, реформистам, марксизм импонирует лишь тем, что считает капитализм прогрессивным явлением по сравнению с феодализмом.

— Браво! — воскликнул Аким. — Прочитайте, господин адвокат, статью Владимира Ульянова «Экономическое содержание народничества и критика его в книге господина Струве». Вы поистине адвокат своих собратьев «легальных марксистов».

Лещинский обиженно замолчал и вскоре незаметно покинул собрание.

По дороге домой Сергеев рассказал:

— Знаете, как у меня вышло знакомство с Ульяновым? Случилось это четыре года назад. В ту пору я колебался между народничеством и марксизмом. Однажды я попал на нелегальное собрание, на диспут марксистов и народников. Народники выставили своего докладчика врача Василия Воронцова, фигура среди московских народников, скажу вам, неординарная, в диспутах боец испытанный. Но приехавший из Петербурга марксист Владимир Ульянов от народничества камня на камне не оставил. Он убедил меня, и я полностью отказался от народнических иллюзий…

Подобное признание Точисский уже слышал в Саратове от Андреева, социал-демократа, работавшего в акционерном обществе. «В свое время я переболел народничеством, — говорил Андреев, — но жизнь убедила: революционные преобразования без социал-демократии немыслимы. — И тут же спросил у Павла: — Вам фамилия Ульянов о чем-нибудь говорит?» — «Да, я хорошо помню, Александра Ульянова, казненного по делу покушения на Александра Третьего, я жил в ту пору в Петербурге». — «Я о брате его, Владимире, спрашиваю, — уточнил Андреев. — По приезде на Волгу я оказался в Казани в кружке Николая Федосеева, где в обсуждении рефератов участвовал молодой студент. Его выступление поразило меня глубиной мысли, логичностью и знанием экономической и политической жизни России. Примеры убедительные, конкретные. Спросил у присутствующих, говорят — Ульянов Владимир. Отчислен из Казанского университета… Вскоре я переехал в Саратов и Ульянова больше не встречал. А недавно узнал, что он проживает в Петербурге и издал книгу против народников…»

Два года, как переехал Точисский из Саратова в Москву, и из них тринадцать месяцев в тюрьме, в сырой и холодной одиночке. По утрам долгая гимнастика, затем короткая прогулка под зорким доглядом стражников. Если не выводили во двор, то шагал по камере. Павел попросил жену принести «Историю государства Российского» Карамзина. В поздний час, когда сгущались сумерки и нельзя было читать, строк не видно, он декламировал со «хранившиеся в памяти стихи.

Иногда из соседней камеры в стену выстукивали тюремной азбукой. Новенький называл свою фамилию, совсем незнакомую для Точисского. Костяшкой согнутого пальца Павел отбивал ответ.